Несмотря на его напускное желчное безразличие, Викторияразличила напряженную интонацию в его голосе, когда он упомянул о том, что онасобиралась бросить его у алтаря. От жалости у нее заныло сердце: она такобидела его – он не сможет этого забыть!

– Мой господин… – тихо заговорила она.

– О, ради всех святых! – оборвал он. – Перестань называтьменя своим господином и не пресмыкайся. Терпеть этого не могу!

– Я не пресмыкаюсь! – ответила она, а мысленно видела, какон стоит на коленях под ударами черного свистящего хлыста. Ей пришлосьпрочистить горло, прежде чем она смогла продолжать:

– Я лишь собиралась сказать, что мне очень хотелось отвезтиеду в сиротский приют. Мне ужасно жаль, что я доставила тебе столько волнений,и обещаю, что больше это не повторится.

Он смотрел на нее, и по его лицу было видно, что егопереполняла злость.

– Можешь делать все, что тебе вздумается, Виктория, – усталосказал он. – Женившись на тебе, я допустил самую большую ошибку в своей жизни.

Виктория поразмыслила над сказанным и, решив, что пока оннаходится в таком настроении, нет смысла спорить, извинилась и вышла,сославшись на то, что ей нужно переодеться. Джейсон не ужинал с ней в этотвечер, и она ушла спать, предполагая, что он наверняка придет к ней ночью, хотябы потому, что так хочет сына.

Но Джейсон не пришел ни в ту ночь, ни в последующие триночи. Он прибегал ко всяческим уловкам, только чтобы не видеть ее. Целыми днямион работал в своем кабинете, диктуя письма секретарю мистеру Бенджамину ивстречаясь с людьми, приезжающими из Лондона, чтобы потолковать с ним окапиталовложениях, отправке грузов и самых разнообразных коммерческих сделках.Если он сталкивался с Викторией в столовой или случайно проходя мимо, тоздоровался с ней вежливо, но отстранение, как будто они были чужими друг другу.

Когда через несколько дней он закончил работу, то собралвещи, переоделся и отбыл в Лондон.

Поскольку Кэролайн находилась на южном побережье у одного изсвоих братьев, жена которого должна была вот-вот родить, Виктория большую частьвремени проводила в приюте, играя с детьми, или посещала жителей деревни,которые чувствовали себя в ее обществе уже достаточно свободно. Но как она нистаралась отвлечься, ей было очень тоскливо без Джейсона. В Лондоне он уделялей массу времени.. Сопровождал почти повсюду, где она бывала, на балы, рауты, втеатр, и хотя не часто находился рядом, она знала, что он где-то неподалеку, неспускает с нес глаз и вовремя придет на выручку. Ей не хватало егоподдразнивания, заботы и даже грозных взглядов. Ведь с той поры, когда пришлописьмо от матери Эндрю, Джейсон стал ее другом, и не просто другом, а, пожалуй,самым близким человеком.

А теперь он вел себя словно вежливый сосед, подчасиспытывающий необходимость встретиться по соседским надобностям, но намеренно иупорно держащийся в отдалении. Виктория понимала, что он больше не злится нанее; просто он вычеркнул ее из своей жизни, будто ее и нет вовсе.

На следующий вечер Джейсон снова уехал в Лондон, и Викториятомилась без сна, устремив пустой взгляд на шелковый балдахин над кроватью ипредавшись мечтаниям, что когда-нибудь снова будет танцевать с ним, как этопрежде было не раз. Джейсон изумительный танцор: он движется в танце с такойестественной грацией…

Она подумала: «Интересно, чем он занимается в эти долгиеночи в Лондоне, вдали от дома?» И решила, что скорее всего играет в карты водном из клубов «исключительно для мужчин», членом которого состоит.

На пятый вечер Джейсон не появился. Утром, за завтраком,взгляд Виктории упал на страницу «Газетт», где в разделе светской хроникиобъяснялось, чем он занимается в столице.

Оказалось, он вовсе не играет в карты и не проводит деловыевстречи. Он был на балу у лорда Мюирфилда, где танцевал с прелестной хозяйкойдома, отличающейся пышными формами. В газете также сообщалось, что наканунелорда Филдинга видели в театре с некоей брюнеткой, танцовщицей оперного театра.И Виктория вспомнила, что любовницу Джейсона зовут Сибил, что она танцовщица ибрюнетка.

Виктория почувствовала прилив ревности – настоящей,отчаянной, до головокружения. Это совсем выбило ее из колеи, ибо прежде ейникогда не доводилось испытывать подобного чувства.

К несчастью, именно в этот момент Джейсон появился встоловой, причем в том самом виде, в котором уехал накануне в Лондон. Если несчитать того, что его великолепно сшитый фрак был беззаботно расстегнут, аворот белой рубашки вольно обнажал сильную загорелую шею. Было очевидно, чтоночь он провел вне своего лондонского дома, где у него был целый гардерободежды.

Он сухо кивнул ей, проходя к буфету, и налил себе чашкудымящегося черного кофе.

Виктория медленно поднялась со стула, дрожа от обиды игнева.

– Джейсон, – холодным и жестким тоном обратилась она к нему.

Он кинул на нее через плечо вопрошающий взгляд и, увидев еекаменное лицо, повернулся.

– Да? – сказал он, поднося чашку ко рту и глядя на жену.

– Ты помнишь, что чувствовал, когда твоя первая жена вЛондоне напропалую изменяла тебе?

Он опустил чашку с кофе, но его лицо по-прежнему оставалосьбесстрастным.

– Прекрасно помню.

Удивляясь самой себе и отчасти гордясь неизвестно откудавзявшейся смелостью, Виктория многозначительно кивнула на газету и гордоподняла подбородок.

– Тогда, надеюсь, это не повторится. Он мельком глянул наоткрытую газету и снова перевел взгляд на нее.

– Насколько я помню, меня не очень интересовало, чем оназанимается.

– А меня это интересует! – не в силах больше сдерживаться,взорвалась Виктория. – Я прекрасно понимаю, что предусмотрительные мужьязаводят.., любовниц, но… У вас, англичан, на все случаи существуют правила, иблагоразумие – одно из них. Когда афишируют своих.., своих подружек, этоунизительно и оскорбительно. – С этими словами она быстро удалилась изстоловой, чувствуя себя ненужной и отверженной.

Тем не менее выглядела она как гордая и прекрасная королева:длинные волосы золотистыми густыми локонами ниспадали на спину, изящная фигура,удивительно грациозная походка… Джейсон молча смотрел вслед уходящей от негомолодой жене, забыв о кофе. Он ощутил, как знакомое горячее желание возникает внем, то самое желание, которое мучило его в течение многих месяцев, – заключитьее в объятия и утонуть в ней. Но он не тронулся с места. Что бы она ничувствовала по отношению к нему, это не было ни любовью, ни даже желанием.Оказывается, она считала бы очень «предусмотрительным» и благоразумным с егостороны держать любовницу подальше от людских глаз, чтобы удовлетворять с нейсвою мерзкую похоть, горько думал он. Ее гордость страдала лишь оттого, что еговидят с этой женщиной на людях.