Да, экономика правит даже моралью. Когда взлетпромышленности потребовал массу рабочих рук, их катастрофически не хватало, тутже придумали, что женщина – тоже человек, имеет все те же права, азначит – может работать на фабрике, заводе, в институте, школе и везде-везде,вплоть до того, чтобы служить в армии.

Сейчас так же стремительно в мир ворвалась автоматизация.Такое обилие рабочих рук, оказывается, уже ни к чему. Машины везде заменяютработающих, а многомиллионные толпы бездельников, орущих «Хлеба и зрелищ!»,зачем в современном обществе? Тем более не нужны и даже опасны будут в будущем.

Так что мораль общечеловеков, характерная для прошлого,двадцатого века, уже не катит в двадцать первом. Это в прошлом был лозунг, чтои дебилы – люди, всяких нарков и бомжей надо подбирать и лечить,затрачивая на них колоссальные средства… а зачем? Простите, в прошлом веке ещекак-то было оправданно, а сейчас… зачем? Инстинктивно все чувствуют, чтостолько народу уже не нужно, потому такое равнодушие к сотням тысячам погибших,хотя там не все нарки, бомжи, дебилы…

И уже видна первая, а потом и вторая волна трезвой моралилюдей двадцать первого века. А за этими волнами угадывается в блеске молнийстрашный девятый вал, что сметет все и вся.

За стол садились несколько притихшие, угнетенные, и толькопоявление Коли со Светланой заставило всех снова заулыбаться и вспомнить старыеденьки.

Через пару дней вечером мрачно гнал машину по опустевшемукольцу, в черепе толкутся мысли, мыслишки, а поверх всех накладывается одна,злая, угрюмая и какая-то мизантропья. Сегодня опять столкнулся с такими же, ужена работе… Сколько их! Идиоты, выступающие против бессмертия, либоприкидываются дурачками, либо страстно жаждут, чтобы их опровергли. Когдаговорим о продлении жизни, никто не имеет в виду, что продлить годы в домепрестарелых. Каждый хочет расти и взрослеть дальше, умнеть, учиться,развиваться за те жалкие семьдесят лет, что отпущены природой.

Как ни крути, а мудрость все-таки зависит от зрелости. Такиестарики, как Софокл, Рассел, Шоу, в последние дни жизни творили ярче и лучше,чем в молодости, а если бы они прожили еще пару сот лет? Если бы до нашихвремен дожили Ломоносов, Ньютон и прочие гении, какая жизнь была бы яркая икрасочная!

Внезапный холод охватил меня с такой силой, что затрещалимышцы. Я вздрогнул, зябко повел плечами. Страх не уходил, пугающая тоскаразлилась по всему телу, как замораживающий яд. Представилось, что ничего неудастся, ничего не получится, все провалится и мы так и останемся безнаномашин, без расширения сознания, бессмертия, неограниченных возможностей…

Это что же, я никогда не увижу, каким мир будет через тысячулет, даже через сто?.. Я не увижу, каким я сам мог бы стать через сто, двести,тысячу лет? Не увижу вблизи дальних планет и раскаленных звезд, не постою на противоположномкраю Галактики?

– Работать, – сказал я себе вслух, – работать,лодырь… Сейчас приеду, вмажу большую чашку кофе и – за работу, за работу…

Аркадий постарел, постарел, начал горбиться. Неопрятныеседые волосы падают на плечи, вообще слишком длинные, такие раньше носиликомпозиторы, но розовая плешь заняла всю макушку, нос удлинился изакрючковател. Живот переваливается через ремень, все признаки зеркальнойболезни. Даже голос стал хриплый и скрипучий, но энергии все еще не занимать: избралипредседателем регионального комитета по защите человечества, Жанна жалуется,что Аркадий дома бывает от силы два-три дня в неделю, а то все разъезжает погородам, вербуя сторонников.

Наверное, мы держимся за старую компашку еще и потому, что внашем возрасте друзей уже не заводят, а только теряют. Знакомиться и легкосдруживаться – это привилегия молодости, а нам в этом деле очень нелегко,потому друг к другу относимся особенно бережно, хотя, конечно, у каждого своитараканы, Аркадий вообще чувствует себя народным трибуном, остальные егоподдерживают кто бурно, кто молчаливо, а я, белая ворона, когда отмалчиваюсь, акогда что-то вякаю в защиту технического прогресса, который вообще-то необязательно так уж отвратителен и уничтожающ. В смысле, культуры уничтожающ.

В последнее время я научился защищаться с улыбочкой, что какбы смягчает мои слова которые сами по себе достаточно жестки, а с точки зренияих культуры даже отвратительны и уничтожающи. А с улыбочкой как бы говорю всемсвоим видом, что, мол, не принимайте все так уж всерьез, я же сам вроде быподтруниваю над своими словами, в них не обязательно все так уж обрекающе ибезысходно для великой русской культуры и великой русской интеллигенции,хранительницы извечных и непреходящих ценностей всего человечества.

Я уже твердо здесь и везде, где меня знают, считаюсьтрансгуманистом, то есть признающим человека не конечным продуктом эволюции, авсего ступенью к более совершенным формам. Транслюди – это те, ктопостепенно подготавливает себя к переходу на качественно высокий уровень.Начинать можно с простейших действий: заниматься своим здоровьем и постаратьсяосваивать новые профессии, более технологически совершенные, постаратьсяосвоить хотя бы английский язык, хорошо бы еще развивать или способствовать развитиютех областей, которые ведут не к антиквариату, а приближают технологическуюэру…

Словом, я по всем параметрам – трансчеловек, потомуАркадий чаще всего именно меня атакует обвинениями в бесчеловечности,аморальности и даже каннибализме.

Я возразил:

– Как вам ни покажется странным, но наш каннибальскийтрансгуманизм прекрасно совместим со всеми этическими системами. Мы считаем,что имеем право считать улучшением положения человечества, если улучшаетсяположение отдельных людей.

Аркадий вскинул руки, призывая компашку в свидетели, что япопался, воскликнул с великим торжеством:

– Вот!.. Вот оно, слово каннибала!

– В чем оно? – спросил я.

– Вы открыто признаете, – заорал он, – чтособираетесь улучшать положение отдельных людей, а не всего человечества!.. Высказали то, о чем стеснялись сказать даже фашисты!

Я поморщился.

– Знаете, меня не пугают ярлыки типа «фашист», «коммунист»,«расист» или что-то еще. Это моего отца разве что еще могло вогнать в трепет, адля меня это только сухие листья давно срубленных деревьев. Я считаю… мысчитаем, что только человек сам может и должен судить, что для него хорошо иличто плохо. Нельзя человечество загонять в рай дубиной. Нельзя тащить наверевке. Мы, трансгуманисты, являемся сторонниками личной свободы каждого, будьэто президент страны или последний пропойца под забором. Сторонникам личнойсвободы и морального права самим выбирать: использовать или нет технологическиеновинки для продления жизни, усиления работоспособности, расширения своегоинтеллекта.

Леонид и Михаил явно задумались, вижу по лицам, их женысмотрят на них преданными глазами и ждут указаний, как правильно реагировать,Коля просто не врубился, Аркадий выкрикнул с тем же ожесточением: