отправлял наш самолет в свободное падение. Когда нас оглушал скрип металла и белый шум выключенного двигателя, он спокойно поворачивал голову влево:

  - Пора.

  - Пора?

  - Ты управляешь.

  - Я управляю.

  Когда я включал двигатели и мы в целости и сохранности возвращались на базу, нас никогда не встречали с фанфарами. С нами даже не особо разговаривали. Никаких медалей в кабине Були - мы просто выполнили свою работу.

  Наконец, одним ясным утром после обычных кругов над аэродромом мы мягко приземлились, и Були выпрыгнул из «Светлячка», словно самолет был объят пламенем.

  - В чем дело?

  - Пора, лейтенант Уэлс.

  - Пора?

  - Полетите один.

  - О. Ладно.

  Я взлетел. (Сначала убедился, что мой парашют закреплен). Сделал один или два круга над аэродромом, всё время повторяя про себя:

  - Полная мощность. Держи руль на уровне белой линии. Тяни...медленно! Опусти нос. Не поворачивай по вертикали! Поворачивай вверх. Выравнивай. Окей, теперь ты с подветренной стороны. Свяжись с диспетчером. Проверь сигнальные огни.

  Контроль на посадке.

  Заглуши двигатель!

  Начни спускаться.

  Вот так, теперь ровно.

  Посадочная дистанция, выравнивай, выравнивай.

  Посадочная полоса третьей степени.

  Прошу разрешения на посадку.

  Направь самолет туда, где ты хочешь его посадить...

  Я приземлился без происшествий и уехал на такси с посадочной полосы. Человеку обычному это могло бы показаться рядовым полетом в истории авиации. Для меня это был один из самых невероятных моментов в жизни.

  Стал ли я теперь пилотом? Вряд ли. Но я следовал своему пути.

  Я выскочил из такси и подошел к Були. Боже мой, мне хотелось дать ему пять, пригласить его выпить, но это было невозможно.

  Что мне точно не хотелось - это попрощаться с ним, но это должно было произойти. Теперь я буду летать один, я должен перейти на новый уровень тренировок.

  Как любил говаривать Були, пора.

  30.

  Я отправился на авиабазу «Шоубэри» и узнал, что вертолеты намного сложнее, чем «Светлячки».

  Даже проверка перед полетом была сложнее.

  Я смотрел на галактику кнопок и переключателей и думал: «Как я всё это запомню?».

  Как-то запомнил. Мало-помалу, под чутким руководством двоих инструкторов - сержантов-майоров Лейзела и Митчелла выучил все эти кнопки и переключатели.

  Мы мгновенно взлетали, винты били пенистые облака - это было одно из самых невероятных ощущений, которые мог испытать человек. Во многих отношениях - чистейшая форма полета. Первый раз, когда мы взлетели вертикально, я подумал, что был рожден для этого.

  Но я узнал, что лететь на вертолете не сложно. Сложность - зависание. По меньшей мере шесть длинных занятий были посвящены этому сложному заданию, которое сначала казалось простым, но очень быстро начало казаться невозможным. На самом деле, чем больше учишься парить, тем более невозможным это кажется.

 Главной причиной было явление под названием «парящая обезьяна». Прямо над землей вертолет становится жертвой злодейской совокупности факторов: воздушный поток, воздушная яма, гравитация. Сначала вертолет шатается, потом качается, потом болтается и вращается, словно невидимые обезьяны висят с обеих сторон его рамы и дергают. Чтобы посадить вертолет, вы должны стряхнуть этих парящих обезьян, и единственный способ это сделать - игнорировать их.

 Легко сказать. Снова и снова парящим обезьянам удавалось меня перехитрить, меня мало утешало то, что им удавалось перехитрить и всех остальных пилотов, тренировавшихся вместе со мной. Мы обсуждали этих гаденышей, этих невидимых гремлинов. Мы их возненавидели, испытывали ужас, стыд и ярость из-за того, что им снова и снова удавалось взять над нами верх. Никто из нас не понимал, как восстановить равновесие вертолета и посадить его, не вдавив фюзеляж. Или не поцарапав раму. Приземлиться и оставить на гудроне позади себя длинную кривую полосу - это был просто верх унижения.

 В день наших первых одиночных полетов нас охватило чувство безнадежности. «Парящие обезьяны, парящие обезьяны», - только и слышалось со всех сторон. Когда пришла моя очередь, я залез в вертолет, прочел молитву, попросил у диспетчерской разрешение на взлет. «Разрешено». Я включил двигатель, взлетел, сделал несколько кругов над полем - никаких проблем, кроме сильного ветра.

  И вот время «Ч».

  На площадке было восемь кругов. Нужно было приземлиться в один из них. Слева от площадки стояло здание из оранжевого кирпича с огромными стеклянными окнами, там другие пилоты и студенты ждали своей очереди. Я знал, что все они стоят у этих окон и смотрят, я почувствовал, что парящие обезьяны взялись за дело. Вертолет трясло. «Убирайтесь, - закричал я. - Оставьте меня в покое».

  Я победил панель управления и смог посадить вертолет в один из кругов.

  Я зашел в оранжевое здание, выпятив грудь, и гордо занял свое место у окна, чтобы наблюдать за другими. Вспотел, но улыбался.

  Нескольким студентам-пилотам в тот день пришлось прервать полет. Одному пришлось приземлиться на ближайшей прогалине. Другой приземлился на перегревшемся трясущемся вертолете, к нему поспешили противопожарные вагонетки и машина скорой помощи.

  Когда он зашел в оранжевое здание, я понял по его взгляду, что он чувствует то, что я чувствовал бы на его месте. В глубине души ему искренне хотелось бы разбиться и сгореть.

  31.

 В это время я жил в Шропшире с Уиллом, который тоже учился на летчика. Он нашел коттедж в десяти минутах езды от базы, в чьем-то поместьи, и пригласил меня пожить с ним. Или, возможно, это я сам себя пригласил?

 Коттедж был уютный, очаровательный, на узкой сельской улочке под густой сенью деревьев. Холодильник был набит едой в вакуумной упаковке, которую присылали папины шеф-повара. Курица с рисом под сливками, говядина в соусе карри. Позади дома были прекрасные конюшни, из-за чего в комнатах стоял лошадиный запах.

 Нам это понравилось, мы жили вместе впервые со времен учебы в Итоне. Было весело. Более того, мы начали жить вместе в поворотный момент триумфального разоблачения медиа-империи Мэрдока. Раследование длилось несколько месяцев, и вот, наконец, банду репортеров и редакторов самой дрянной газетенки Мэрдока выявили, арестовали, надели наручники, обвинили в преследовании политиков и знаменитостей, а также - членов королевской семьи. Злоупотребления стали достоянием гласности, наказание было неизбежно.

 Среди негодяев, которых вскоре разоблачили, оказался Большой палец, тот самый журналист, который когда-то опубликовал абсурдную не-статью о моем ранении большого пальца в Итоне. Я прекрасно вылечился, а вот Большой палец свои методы не поменял. Наоборот, он стал еще хуже. Поднялся по карьерной лестнице мира прессы, стал боссом, под его начальством теперь была целая команда Больших пальцев (прижаты к ногтю?), многие из них волей-неволей