них настроение было совсем другое. Все ликовали. Летят домой.

  Я уставился в землю.

  Потом мы вдруг поняли, что процедура посадки как-то слишком затянулась.

  - За чем дело стало? - нетерпеливо спрашивали мы.

  Член экипажа ответил, что мы ждем последнего пассажира.

  Кого?

  Гроб голландского солдата грузили в отсек.

  Мы замолчали.

 Когда мы, наконец, погрузились и взлетели, занавеска в передней части самолета на мгновение открылась. Я увидел трех парней на больничных койках. Отстегнул ремень безопасности, прошел в тот отсек и увидел троих тяжело раненых британских солдат. Один, насколько я помню, получил ужасные ранения на растяжке. Другой с головы до ног был завернут в пластик. Он был без сознания, но сжимал трубочку с осколками шрапнели, извлеченной из его шеи и головы.

  Я поговорил с их лечащим врачом, спросил, выживут ли парни. Он не знал. Но даже если выживут, по словам врача, путь им предстоял тяжелый.

  Я разозлился на себя за то, что был так поглощен собой. Пока мы не приземлились, я думал о множестве мужчин и женщин, которые возвращаются домой в таком же состоянии, и о тех, кто не вернется домой вообще. Думал о жителях своей страны, которые ничего не знают об этой войне - не хотят знать. Многие протестовали против войны, но мало кто знал о ней хоть что-нибудь. Я не понимал, почему. В чьи обязанности входит рассказать им об этом?

  Ах да, подумал я. Журналисты.

  21.

  Я приземлился 1-го мая 2008 года. От хорошего обеда меня отделяла обязательная пресс-конференция. Я сделал глубокий вдох, подошел к журналисту, избранному для этой цели, и ответил на его вопросы. Он использовал слово «герой», которое я просто терпеть не мог. Герои - это парни в самолете. Не говоря уж о парнях, которые остались на базах «Дели», «Двайер» и «Эдинбург».

 Я вышел из комнаты, сразу пошел к Уиллу и папе. Кажется, Уилл меня обнял. Кажется, я расцеловал папу в обе щеки. Возможно, он...похлопал меня по плечу? Со стороны это кому угодно показалось бы обычной семейной встречей и взаимодействием, а для нас это была невероятная и беспрецедентная физическая демонстрация родственной любви.

  Потом они оба уставились на меня широко открытыми глазами. Я выглядел истощенным. Словно меня преследуют.

  - Выглядишь постаревшим, - сказал папа.

  - Я действительно постарел.

  Мы залезли в папину «ауди» и поехали в Хайгроув. По дороге разговаривали так, словно находимся в библиотеке. Очень тихо.

  - Как ты, Гарольд?

  - Даже не знаю. А ты как?

  - Неплохо.

  - Как Кейт?

  - Хорошо.

  - Я что-то пропустил?

  - Нет, всё по-старому.

  Я опустил стекло и рассматривал сельскую местность, по которой мы неслись в автомобиле. Мои глаза были не в состоянии впитать все эти цвета, всю эту зелень. Я дышал свежим воздухом и спрашивал себя, что было сном - месяцы в Афганистане или эта поездка в автомобиле? Пушки «Двайера», обезглавленные козлята, мальчик на тележке - это было реальностью? Или реальность - эти мягкие кожаные сидения и папин одеколон?

  22.

  Мне дали месяц отдыха. Первую часть месяца я провел с друзьями. Они услышали, что я дома, начали мне звонить и приглашать на выпивку.

  - Ладно, но только по стаканчику.

  Заведение называлось «Кот и горчошек сливок. Я: сижу в темном углу, потягивая джин-тоник. Они: смеются, болтают, строят планы насчет путешествий, проектов и каникул.

  Все кажутся такими шумными. Они всегда были такими шумными?

  Все они сказали, что я выгляжу очень спокойным. Да, ответил я, наверное, да.

  - Почему?

  - Просто так.

  Просто не хотелось шума.

  Я чувствовал себя не в своей тарелке, немного отстраненно. Иногда на меня накатывало что-то вроде паники. А иногда я злился. «Народ, вы вообще знаете, что прямо сейчас творится в другой части света?».

  Через день-два я позвонил Челси, попросил о встрече. Очень просил. Она была в Кейптауне.

  Пригласила меня в гости.

  Да, подумал я. Вот что мне нужно прямо сейчас. День-два с Челси и ее семьей. Потом мы с ней сбежали в Ботсвану, чтобы встретиться там с братвой. Сразу пошли домой к Тидж и Майку. Они бросились обнимать и целовать меня, всё это время они просто с ума сходили от беспокойства. Потом они меня кормили , Майк приносил мне напитки, я был в месте, которое любил больше всего в этом мире, я был так счастлив, что в какой-то момент не выдержал и расплакался.

 Через день-два мы с Челси плыли вверх по реке в арендованном плавучем доме «Королева Кубу». Готовили простую еду, спали на верхней палубе, под звездами. Рассматривали пояс Ориона и Малую Медведицу. Я пытался снять напряжение, но это было сложно. Пресса раструбила о нашем путешествии, папарацци бросались к нам каждый раз, когда плавучий дом приближался к берегу.

 Примерно через неделю мы вернулись в Маун, Тидж и Майк угостили нас прощальным обедом. Все рано легли спать, а я посидел с Тидж, рассказал ей немного о войне. Совсем чуть-чуть. Впервые после возвращения домой я с кем-то говорил о войне.

  Папа и Уилл меня расспрашивали. Но не так, как Тидж.

 Челси не спрашивала. Она не касалась этой темы потому, что ей не нравилось, что я отправился на войну? Или потому что она знала, что мне было тяжело говорить об этом? Я точно не знал, и чувствовал, что она тоже точно не знает, мы оба не были ни в чем уверены.

  Мы с Тидж обсудили и это.

  - Я ей нравлюсь, - сказал я. - Думаю, она меня любит. Но ей не нравится груз, прилагающийся вместе со мной, не нравится всё, что связано с королевским титулом, журналисты и тому подобное, а всё это никуда не исчезнет. Так что на что тут надеяться?

  Тидж спросила меня напрямую, могу ли я представить себя женатым на Челси.

 Я попытался объяснить. Я ценил беззаботный и искренний характер Челси. Ее никогда не волновало мнение окружающих. Она носила короткие юбки и высокие ботинки, самозабвенно танцевала, пила столько же текилы, как я - всё это я в ней ценил...но не мог не беспокоиться из-за того, что обо всем этом подумает бабушка. Или британская общественность. И менее всего мне хотелось, чтобы Челси подстраивалась под них.

  Я так хотел быть мужем, отцом...но я просто хотел быть уверен.

  - Чтобы выдерживать