прослушивали телефоны. Неприкрытые преступления, но Большой палец утверждал, что ему об этом ничего не известно, это было просто смешно.

 Кто еще попался? Рехаббер Кукс! Эта омерзительная редакторша, которая состряпала шараду о моем пребывании в рехабе, «уволилась». Через два дня копы ее арестовали.

  О, каким облегчением для нас и для страны стала новость, когда мы ее узнали.

 Такая же судьба вскоре постигла остальных - всех этих заговорщиков, преследователей и лжецов. Довольно скоро они потеряли работу и неправедно нажитые богатства, которые накопили во время дичайшего в британской истории разгула преступности.

  Справедливость.

 Я был очень доволен. Уилл - тоже. Было просто восхитительно, что наши подозрения, наконец, оправдались, и ближайшие друзья получили доказательства нашей правоты, убедившись, что мы - не какие-то полные параноики. Всё оказалось действительно плохо. Нас предали, как мы всегда и подозревали, но не телохранители или лучшие друзья. Это снова оказались стукачи с Флит-Стрит. И столичная полиция, непостижимым образом не справлявшаяся со своей работой, много раз отказывавшаяся провести расследование и арестовать очевидных нарушителей закона.

 Вопрос - почему? Взятки? Сговор? Страх?

  Вскоре мы узнали.

  Общественность была в ужасе. Если журналисты могут использовать могущество, которым их наделили, во зло, значит, демократия находится просто в жалком состоянии. Кроме того, если журналисты будут вынюхивать и мешать мерам безопасности, которых должны придерживаться видные деятели и должностные лица, в итоге и террористы узнают, как это сделать. А потом это свободно начнут делать все. И никто не будет в безопасности.

 Многие поколения британцев говорили с иронической усмешкой: «Да, газеты у нас - дерьмо, но что поделать?». Теперь они не смеялись. И все сошлись во мнении, что необходимо что-то делать.

 Даже самая популярная воскресная газета Мэрдока «News of the World» начала издавать предсмертные хрипы. Это был главный фигурант скандала о прослушивании телефонов, теперь выживание газеты оказалось под угрозой. Рекламодатели говорили о побеге, читатели - о бойкоте. Неужели это возможно? Дитя Мэрдока, его гротескный двуглавый цирковой младенец, наконец, исчезнет? .

 Начинается новая эпоха?

 Вот что странно: хотя настроение у нас с Уиллом из-за всех этих событий было веселое, особо мы это не обсуждали. Мы очень много смеялись в том коттедже, провели много счастливых часов, разговаривая обо всем на свете, но об этом говорили редко. Может быть, это было просто слишком болезненно. Или ситуация еще не прояснилась. Вероятно, нам не хотелось сглазить, мы не решались откупорить бутылку шампанского, пока не увидим фотографию Рехаббер Кукс и Большого пальца в тюремной камере.

 Или, возможно, где-то в глубине между нами существовало напряжение, которое я не полностью осознавал. Вместе живя в коттедже, мы в кои-то веки согласились на совместное интервью, в ангаре самолетов в Шоубэрри, во время которого Уилл без конца жаловался на мои привычки. Гарри - разгильдяй, сказал он. Гарри храпит.

  Я повернулся и посмотрел на него. Он что, шутит?

  Я убирал за собой, я не храпел. Кроме того, между нашими комнатами была толстая стена, так что если бы я даже и храпел, он никак не смог бы это услышать. Журналисты начали хихикать, но я вклинился: «Это ложь! Ложь!».

  Это их рассмешило еще больше. Уилла - тоже.

  Я тоже рассмеялся, потому что мы часто так друг над другом подшучивали, но, вспоминая об этом сейчас, не могу не спросить себя, нет ли тут чего-то еще. Я учился, чтобы воевать на передовой, Уилл учился для того же, но Дворец разрушил его планы. Запасной, конечно, пусть мечется в зоне военных действий, как угорелый цыпленок без головы, если ему так нравится.

  Но Наследник? Ну уж нет.

 Так что Уилл не учился на летчика поисково-спасательных операций, и, наверное, его это расстраивало. Во всяком случае, он считал, что это неправильно. Я считал, что он отлично выполняет жизненно необходимую работу, каждую неделю спасая людей. Я им гордился. гордился тем, как он посвящает всего себя учебе.

  Но всё же я должен был понимать, что он чувствует. Мне слишком хорошо было известно отчаяние человека, которому не позволяют участвовать в битве, к которой он готовился много лет.

  32.

 Из Шоубэрри я переехал в Мидл-Уоллоп. Я уже умел управлять вертолетом, но теперь мне следовало научиться управлять им тактически. Одновременно делая многое другое. Очень многое. Например, читая карту, определяя местоположение цели, запуская ракеты, говоря по радио и мочась в пакет. Многозадачность в воздухе на скорости 140 узлов - это не для всех. Для этого джедайского обмана разума мне сначала надо было переформатировать свой мозг, создать новые нейронные связи, и моим Йодой в этой нейро-модернизации станет Найджел.

  Он же Найдж.

  Именно ему досталось незавидное задание стать моим четвертым и, вероятно, самым важным инструктором.

  Мы совершали полеты на вертолете «Белка». Таково было обиходное название изготовленного во Франции вертолета с одним двигателем, на котором училось большинство британских студентов. Но Найдж больше сосредоточился не на «Белке», в кабине которой мы сидели, а на белках в моей голове. По словам Найджа, белки в голове были старинными врагами концентрации внимания. Я об этом не знал, а они поселились в моем сознании. Найдж сказал, что они еще изощреннее, чем парящие обезьяны, и намного опаснее.

 Он настаивал, что единственный способ избавиться от белок в голове - железная дисциплина. Вертолетом управлять легко, а вот для управления разумом нужно больше времени и внимания.

  «Время и терпение», - нетерпеливо подумал я. И того, и другого у меня мало, Найдж, так что продолжим...

  Найдж сказал, что это - некая самовлюбленность, и она проявляется в форме уверенности.

  - Уверенность, лейтенант Уэлс. Верьте в себя - это самое главное.

  Я понимал, что в его словах есть правда, но понятия не имел, как воплотить эту правду на практике. На самом деле я не верил в себя, я не особо верил во что-либо, а в себя - менее всего. Каждый раз, когда я совершал ошибку, а это случалось часто, я злился на Гарри. Ощущение было такое, словно мой разум заклинило, как закипевший двигатель, глаза заволакивала красная пелена, я переставал думать, прекращал функционировать.

  Когда это происходило, Найдж мягко говорил: «Нет, лейтенант Уэлс, не позволяйте одной ошибке помешать этому рейсу».

  Но я позволил одной ошибке помешать множеству рейсов.

  Иногда моя ненависть к себе выливалась на Найджа. Обругав себя, я начинал наезжать на него:

  - Черт, как ты управляешь