Римского полководца постигло самое сильное разочарование вжизни — утрата собственной веры, крушение идеалов, в которые он истово верил инасаждал по всему миру.

Лукулл нашел свой выход из этого тупика. Он началорганизовывать невиданные загулы, пытаясь заглушить ими острое чувство горечиот сознания неудачно прожитой жизни. Щедро оплаченные «лукулловы пиры» сталипоговоркой у римлян как символы невиданной роскоши на ближайшие тысячелетия.

На торжества к Лукуллу Цезарь явился в сопровождении Помпеи,решившей не упускать столь удобного случая блеснуть своей красотой и нарядами,и Мамурры, который не пропускал ни одного сколь-нибудь заметного застолья вгороде. Крысиная мордочка Мамурры была своеобразной визитной карточкойизысканного общества Древнего Рима. Войдя в дом, Мамурра поспешил в перистиль,где уже собралось достаточно много молодых людей — отпрысков знаменитых римскихсемей. Цезарь, заметив подходившего Красса с супругой, задержался, чтобыприветствовать их.

Тертулла, жена Красса, любезно поклонилась верховному жрецу,лукаво блеснув глазами, и, подхватив Помпею под руку, двинулась с ней в дом.Мужья остались у портика.

— Ты слышал последние известия из Понтийскогоцарства? — спросил Красс в ответ на традиционное приветствие.

— Смерть Митридата? — уточнил Цезарь.

— С тобой неинтересно разговаривать. Ты, как всегда,все знаешь, — чуть разочарованно сказал Красс.

— Я же верховный жрец, — напомнил, улыбаясь,Цезарь, — и должен знать обо всем. Боги помогают мне узнавать всеновости, — лицемерно добавил он и, меняя тему разговора, спросил:

— А что ты сам думаешь о смерти Митридата?

— Ничего хорошего, — откровенно сказалКрасс, — в течение двадцати лет у нас был враг, и какой враг — сильный,умный, могущественный. Нам приходилось напрягать все силы, чтобы отразитьугрозу, исходящую с Востока. Теперь Митридат умер, и огромная армия Помпеяскоро вернется домой. Как и прежде, подобно ветеранам Суллы, Мария и Лукулла,они начнут требовать денег, земли, каких-то дополнительных политических прав исвобод. Митридат был не просто нашим врагом, в котором мы видели главное зло.Он был своеобразным идолом, против которого мы более двадцати лет обращали свойгнев, вымещая на нем накопившиеся в нас обиды и противоречия. И вот теперь егоне стало. Восточная армия скоро вернется домой, и еще неизвестно, когоподдержат легионеры Помпея. Нас? Сенат? Катилинариев? Или, еще хуже, выдвинутсвоего вождя. Вот чего я опасаюсь более всего, это диктатуры Помпея, — тихозакончил Красс.

— Я не думаю, что все так плохо, — улыбнулсяЦезарь или сделал вид, что улыбнулся, отметил про себя Красс, — самоеглавное, что мы, наконец, победили Митридата. После стольких лет борьбы мыможем торжествовать, и это главное для Рима и всех римлян.

Красс махнул рукой, не пытаясь спорить. Войдя в атрий, онивышли в перистиль, украшенный мраморными и бронзовыми статуями греческих богов,вывезенных Лукуллом из Греции и Понта. Красс жадно осматривался вокруг.

— А вот эту статую Лукулл привез из Афин, —внезапно сказал он, — знатоки утверждают, что это творение самого Фидия.

Цезарь внимательно присмотрелся. Пустыми глазницамимраморный бог моря Посейдон равнодушно смотрел на верховного жреца.

«Как забавно, — подумал Цезарь, — Фидий умерчетыреста лет назад, а его творения живут до сих пор. И все помнят о них. Анаши жрецы утверждают, что бессмертны только великие боги. Может быть, в этом иесть истинное бессмертие?»

Он, никогда не веривший в бессмертие души, в последнее времявсе чаще задумывался над обретением подобного бессмертия. Самая страшная карамыслящего человека, осознавшего свой разум, понимать, что рано или поздно разумисчезнет, умрет, уйдет в небытие, растворится в природе, не оставивсколь-нибудь заметных следов. И разум восстает против этого варварства,отказываясь поверить в заурядность своей судьбы и роковую предрасположенностьнеизбежного. И тогда человек, в душе которого разум пробуждает невиданные силы,восстает против законов природы, бросает ей вызов, совершая деяния, достойныетитанов. Он отвергает физические законы, делает невозможное возможным, совершаясвой беспримерный прорыв в бессмертие. Может быть, величайшие из деянийчеловечества — это отрицание своего физического бытия, когда, отринув теснуюоболочку, дух поднимается над бренностью своего существования, становясьистинно бессмертным на века и тысячелетия. Но не всем доступны подобныепрорывы. Некоторых страх смерти толкает на преступления, утверждая их в мысли, чтовсе радости бытия возможны только при удовлетворении запросов своего тленноготела в этой земной жизни, и они, сознавая недолговечность своего существования,стремятся урвать при жизни все доступные им радости, наслаждаясь подобнымсуррогатом. Другие, скрывая свой страх, ударяются в мистику, ожидая милостибогов, истово желая поверить в возможность загробной жизни. Третьи безропотнопринимают факт собственной смерти, стараясь не задумываться о конечности своегобытия. Только немногие, понимая, сколь редкий дар отпущен им природой,совершают свой прорыв в бессмертие, используя свой единственный и неповторимыйшанс. И побеждают смерть, утверждая небывалую победу разума над слепыми силамиприроды.

— Я видел скульптуры Фидия в Парфеноне, когда был вАфинах, и еще тогда подумал, насколько гениальным был этот грек, — тихопрошептал Красс, и Цезарь, наконец, оторвался от пустых глаз Посейдона.

К ним уже спешил хозяин дома.

— Я рад приветствовать в своем доме таких римлян, каквы. Клянусь трезубцем Нептуна, вы оказываете честь моему дому, — довольнолицемерно сказал Лукулл.

Цезарь понимающе кивнул головой:

— Лучше поклянись жезлом Меркурия. Это нам большеподходит, — громко сказал он, и все трое засмеялись.

Среднего роста, уже начинающий лысеть, Лукулл был более похожна торговца вином, чем на прославленного триумфатора. Небольшое брюшко выдавалоего тайные вожделения, а припухшие мешки под глазами слишком явносвидетельствовали о неправильном образе жизни консуляра, которому он не изменялдаже во время своих походов. Несмотря на склонность к роскошной жизни, пирам ивозлияниям, он при всех обстоятельствах сохранял ясный ум, твердую волю инеобходимые на войне хитрость и осторожность. Именно эти качества в былые годыи выдвинули Лукулла в ряды выдающихся полководцев Рима.

Сейчас он менее всего походил на знаменитого воина. Добрыесерые глаза, вечно растянутый в улыбке рот, мягкий округлый подбородок, сераятуника, надетая безо всяких украшений, — таким был облик Луция ЛицинияЛукулла в год консульства Марка Туллия Цицерона и Гая Антония Гибриды.

Гости начали проходить в дом, и Лукулл, оставив своихсобеседников, поспешил во внутренние покои, в большой триклиний, где егомногочисленные рабы уже подготовили все необходимое для очередного застолья.

Большой триклиний, называемый «Аполлоном», был известенвсему городу как наиболее роскошные покои среди многочисленных строений,принадлежащих консуляру. Искусно вырезанные из мрамора и сицилийского дереваложа были застланы в несколько слоев пурпурными тканями, пропитанными особымисоставами масел, настоянных на меду, для придания блеска тканям. Стоявшие настолах чаши были украшены драгоценными камнями, а блюда, на которых подавалисьнаиболее изысканные кушанья, были сделаны из коринфского серебра, богатогобольшим содержанием золота. Стены были расписаны сценами из комедий Аристофанаи Менандра, а верхние фризы представляли собой почти сплошные линиидекоративных скульптурных изображений, прославлявших подвиги Геракла во всем ихмногообразии.