— Маний, Маний, — призывал он римлянина, — тыоказался прав, проклятый римлянин. Ты слышишь, Маний Аквилий, я умираю вмучениях. — Не выдерживая более этого зверя внутри, Митридат схватил нож ис силой нанес себе удар в живот. Но на этот раз удар не получился. Оглушающаяболь, выворачивающая тело наизнанку, помешала ему нанести себе этот роковойудар.

Обливаясь кровью, царь громко закричал:

— Бакхид, Бакхид, где ты?

На пороге возник евнух, словно он ждал именно этого крика.Стараясь сохранить остатки былого величия, Митридат попытался улыбнуться, незамечая скопившейся во рту кровавой пены.

— Помоги мне, — шепотом приказал он, опасаясь, чтогромкий крик выдаст его боль.

Евнух достал свой меч.

«Проклятый Аквилий, — с ненавистью подумал Митридат,стараясь не потерять сознание в этот последний момент своей жизни, — тыоказался прав».

Бакхид поднял свой меч.

Царь, вспомнив в последний раз о своем величии, выпрямился,насколько ему позволила боль.

«Монима, — вспомнил в это мгновение царь, — онубил ее этим мечом».

Митридат успел еще почувствовать, как холодная сталь входитв его тело, разрезая живую ткань и зверя, притаившегося внутри.

Через несколько дней тело Митридата VI Евпатора было выданоримлянам. Спешивший оказать Помпею такую услугу, Фарнак даже не позаботился какследует о теле своего отца. По странной прихоти судьбы слуги, бальзамировавшиетело, забыли вынуть мозг царя, и именно оттуда началось разложение праха того,кто столько лет наводил ужас на Рим.

Историки рассказывают, что римский полководец содрогнулся,приняв такой дар. Непримиримый и жестокий враг Митридат был куда приятней ему,чем торгующий телом своего отца Фарнак. Но римляне ликовали, получив этоизвестие, ибо таковы были нравы в год второй 179-й греческой Олимпиады, или в691-й со дня основания Рима.

Властвует над страстями не тот, кто вовсе воздерживается отних, но тот, кто пользуется ими так, как управляют кораблем или конем, то естьнаправляет их туда, куда нужно и полезно.

Аристотель

Еще не отшумели страсти после прошедших выборов, ещесторонники различных кандидатов выясняли запоздалые отношения на улицах города,еще бессовестные торговцы раздавали припрятанный черствый хлеб, завезенный вгород до выборов, когда в дом Цезаря пришел Катилина.

На римского патриция страшно было смотреть. Словно печальныйисход выборов помутил и без того безумный рассудок Катилины, и теперь лишь однастрасть владела им безраздельно — отомстить этому городу и его обитателям,трижды отвергавшим кандидатуру римского патриция на выборах. Но даже своимвоспаленным воображением Катилина понимал, сколь важна будет поддержка Юлия нановом, последнем этапе борьбы. Римский патриций сознавал, что городской плебс,находящийся под сильным влиянием Цезаря и Красса, отказал ему в доверии, азначит, их вожди не смогли или не захотели повести за собой римлян в поддержкуего кандидатуры. Катилина не мог знать о тайной сделке в термах Минуция, но,подобно загнанному волку, он звериным чутьем чувствовал приближение конца,понимая, что ни Цезарь, ни Красс не захотели рисковать своей популярностью икарьерой ради безумных планов катилинариев.

И Катилина решил испытать свой последний шанс. Во времявыборов вожди городского плебса еще могли оставаться в стороне, однако в случаевооруженной борьбы им придется выбирать, твердо решили катилинарии. ВлияниеЦезаря и деньги Красса могли сыграть решающую роль в надвигающейся войне.

Сам верховный жрец Рима отлично понимал состояние Катилины иего сторонников и не торопился вступить в эту кровавую игру, выжидая удобногомомента для собственной выгоды. Такая позиция позволяла ему и Крассу влиять ина просенатские круги, опасавшиеся их закулисной сделки с катилинариями.

Но разговора не получилось. Катилина, едва начав беседу, разразилсяцелым потоком обвинений в адрес Цезаря и Красса, не поддержавших егокандидатуры должным образом на выборах. Цезарь слушал, не прерывая, даваявозможность своему гостю выговориться. После обвинений Катилина перешел кизложению своей программы, ставшей еще более неуправляемой и дикой в результатепечального исхода выборов. Около трети всех сенаторов, почти половинаконсуляров были занесены в проскрипционные списки, которые Катилина и Лентулуже начали составлять. Некоторых, наиболее видных деятелей сенатской олигархиикатилинарии намеревались умертвить еще до своего открытого выступления. В этотсписок попали Катул, Агенобарб, Катон. И, конечно, нынешний консул Марк ТуллийЦицерон, при упоминании имени которого Катилина сжал свои огромные кулаки в страшнойярости. Само имя консула действовало на патриция подобно сильному катализатору,во много раз ускорявшему развитие его ярости и бешенства.

Цезарь слушал внимательно, стараясь не терять основной нитиразговора среди потока бессмысленных проклятий Катилины.

— Клянусь богами, — хрипел Катилина, — ярасшевелю это сенатское болото, заставлю их вспомнить заседание в храмеБеллоны. Сулла тогда не успел покончить с этими толстозадыми. Ты увидишь,Цезарь, цвет их крови, давно превратившейся в воду.

Цезарь мягко улыбнулся.

— Боюсь, что у них вместо воды вино.

Катилина не понял.

— Вино? Какое вино? Ах вино, — он дикорасхохотался.

— Клянусь Сатурном, ты прав. У них, действительно, виновместо крови. Мы наполним их кровью бочки Мамертинской тюрьмы.

— А что вы собираетесь делать потом? — спросилЦезарь.

— Раздать их землю народу и разделить их богатствамежду римлянами, — быстро сказал Катилина.

— Все правильно. А через десять лет снова появитсяновый Катилина, который потребует перераспределить богатства уже в пользу егосторонников? — спросил, улыбаясь, Цезарь.

Гость вспыхнул:

— Ты снова не даешь ясного ответа, Цезарь.

— Я дал тебе еще до выборов, — напомнилЮлий. — Для власти нужны большие деньги, дисциплинированные легионы,любовь простых римлян, богатые провинции. У тебя ничего этого нет. Даже жителипровинции Африка, в которой ты был претором, приехали в Рим жаловаться на тебя.И ты серьезно хотел стать римским консулом. С твоей репутацией тебя не пускаютдаже в дома римских граждан, а ты хочешь войти в сенат с ликторами.

У Катилины начало дергаться от бешенства лицо и набухатьтяжелая жила на лбу.

— А ты считаешь, Цезарь, что репутация многих нашихсенаторов лучше моей. Назови хотя бы десять сенаторов, и я соглашусь с тобой.

— Но никто из них не предлагает перерезать весь городили римский сенат, — возразил Цезарь, — ты не можешь меня понять,Катилина. Почти двадцать лет назад ты прямо на улице, рядом с сенатом, убилМарка Мария, а его голову принес в сенат Сулле. А после этого ты, кажется,зашел в храм Аполлона и омыл свои руки в священной кропильнице. Сделай ты этосейчас, и тебе грозила бы неминуемая смерть за подобное святотатство, а тогдабыло можно. Времена меняются. Можешь сколько угодно нарушать наши суровыезаконы и моральные нормы, но делать это тайно, скрытно. Нельзя бросать открытыйвызов, который противоречит общепринятым нормам. Тогда можно было убиватьчеловека и омывать руки в храме, сейчас этого нельзя. После титанов рождаютсялицемеры. Сулла и Марий опирались на силу оружия, а нынешние — Цицерон и Катул— больше полагаются на обман и лицемерие. А ты со своими друзьями упиваешьсясвоим поведением, бросая вызов нашим лицемерам. И более всего тебя будутобвинять те, кто, подобно тебе, нарушает наши нормы, но делает это тайно, боясьпризнаться в этом даже своим ближайшим друзьям. Тебе не надо бояться Катона. Ончестен в жизни, а значит, не прибегнет к бесчестным приемам в политике. Бойсядругих — Катула, Цицерона, Метелла, Мурену, Силана, — Цезарь не включил вэтот список себя и Красса, хотя мог сделать это с полным основанием. — Этиговорят одно, думают другое, а делают третье. Самые страшные обвинители насвете — это ханжи и лицемеры. Почти весь наш сенат состоит именно из такихлюдей. А ты, подобно безумному медведю, лезешь за медом к диким пчелам и ещеудивляешься, что они нападают на тебя все разом. — Катилина молчал, уже нерешаясь спорить, но Цезарь почувствовал, что и на этот раз ему не удалосьубедить своего гостя, оставшегося при своем мнении.