Почти все женщины из царского дома приняли яд. Но Монима,его любимая жена, решила умереть как царица. На диадеме, подаренной ейМитридатом, она попыталась повеситься. Старая диадема, не выдержав такойтяжести, оборвалась. «Проклятый лоскут, — крикнула женщина в отчаянии, —и этой услуги ты мне не оказал». После этого Монима сама попросила евнухаперерезать ей горло. Потрясенный Бакхид не смог отказать ей в этой последнейпросьбе. Лишь после возвращения евнуха узнал понтийский царь тягостныеподробности гибели своей жены.

После этого в душе Митридата уже не могло оставаться ничегочеловеческого. Безмерно подозрительный и мстительный, он превращается внастоящего маньяка, страдающего дикой манией преследования и подозрительности.По его приказу казни следуют одна за другой. Гибнут его лучшие друзья,полководцы, родные, близкие, даже сына Махара не пощадил царь, усомнившись вего верности.

Но ни одно государство в мире не может держатьсяисключительно на страхе и казнях. Измученные долгими войнами и репрессиями,купцы и менялы закрывали свои лавки, ремесленники бросали свои мастерские,уходя в другие города, крестьяне отказывались сеять и пахать, а воины неохотношли в сражения умирать за деспота, не сплоченные никакой великой идеей, закоторую они могли бы отдавать свои жизни. Это было началом конца.

Митридат, начинающий понимать это, неистовствовал ещебольше, и чем более он усиливал репрессии, стремясь предотвратить крах своейдержавы, тем быстрее приближал этот конец. Получался замкнутый круг, изкоторого не было выхода. Липкая паутина страха владела уже сердцами многихпонтийцев, народом овладела апатия, и огромное царство из великой державыначало превращаться в заурядную римскую провинцию. От Митридата отрекся дажеего зять, правитель Великой Армении — Тигран.

Гордый и упрямый царь не хотел верить в такой позорныйконец. Прибыв в Пантикапей, он начал собирать новое войско, вербоватьнаемников, рассылать гонцов к варварам в скифские степи. Безумная идея владелаМитридатом — собрать новую армию и через дунайские степи вторгнуться в пределыИталии. Но на снаряжение новой армии требовались огромные деньги, и ужепотерявший чувство реальности царь начал выколачивать их из населенияБоспорского царства. Сначала восстала Фанагория, затем Херсонес. Через деньФеодосия. Против Митридата выступил даже его сын Фарнак, назначенный имправителем этого царства. От царя отступились все правители, армия, народ. СамФарнак возглавил восстание в собственном государстве. И теперь Митридат сиделодин в огромном дворце, с ужасом сознавая, что сбывается проклятие МанияАквилия. Город был уже в руках восставших, и только несколько десятков его слугудерживали неприятеля перед высокими стенами дворца. Но такое сопротивлениемогло продлиться не более одного дня. Крах наступил, крах его замыслам, которыевладели им на протяжении всей его жизни.

Послышались чьи-то шаги, и Митридат вздрогнул, словнопредчувствуя приближение вестника смерти. На пороге возник Эвтикрит, греческийнаемник, командующий дворцовой охраной.

— В чем дело? — безразличным голосом спросил царь.

Грек поклонился.

— Мои люди не смогут долго защищать дворец. Нужнодоговориться с Фарнаком, великий царь.

«Как он осмелел, — подумал Митридат, — в прежниевремена за один этот совет я приказал бы привязать его к хвостам диких кобылиц,а сейчас я должен выслушивать его дерзкие советы».

— Они по-прежнему штурмуют стены дворца? — спросилон у Эвтикрита.

— Они обедают, — мрачно сказал грек, — ноочень скоро они начнут штурм, и тогда мы все погибнем.

— Ты же солдат, — устало сказал царь, —неужели ты так боишься смерти?

Эвтикрит выпрямился.

— Я умру вместе с тобой, великий царь, я пришелсообщить тебе, что к вечеру мы все падем.

И поклонившись, Эвтикрит повернулся, чтобы выйти.

— Постой, — громко окликнул его царь, —позови ко мне Бакхида.

Грек, мрачно кивнув, вышел. Митридат снова остался один.

После смерти Монимы он не мог выносить присутствия Бакхидарядом и отослал его сюда, в Пантикапей, в самую отдаленную провинцию своегогосударства. И вот теперь они снова рядом. Похоже, проклятие Мания Аквилияначинает сбываться. Вчера вечером, призвав к себе Бакхида, он приказал ему, ужево второй раз, удавить всех женщин царского рода, находившихся во дворце.Сегодня с самого раннего утра евнух еще не осмеливался зайти к нему, словноопасаясь, что царь во второй раз не сможет простить ему столь страшного деяния.

Митридат услышал сдавленный кашель евнуха и поднял глаза.Бакхид уже стоял рядом.

— Все? — тяжело спросил царь.

— Да, — кивнул евнух, — все.

— И дочери тоже?

— Они приняли яд, великий царь, — внешне Бакхидбыл совершенно спокоен.

— Хорошо, — почему-то успокоился Митридат, словноженщины его рода могли попасть в руки врага, а не воинов его собственного сына,осаждавших дворец.

— Ты должен проследить, — с усилием началпонтийский царь, — чтобы слуги позаботились о моем теле. Прикажи рабампосле моей смерти привести меня в надлежащий вид и лишь затем показывать моемународу. Думаю, что Фарнак будет не против. А теперь уходи. Впрочем, нет,постой. — Царь встал, выпрямился во весь свой гигантский рост, так частонаводивший ужас на врагов и друзей. — Возьми этот перстень. Его прислалмне когда-то парфянский правитель Готарз. Ты его заслужил, Бакхид. Онтвой, — царь протянул массивный перстень. Евнух поклонился. На егозастывшем лице Митридат не сумел ничего уловить, словно близость смерти в этомместе уже наложила свой отпечаток и на лицо Бакхида.

Получив перстень и еще раз поклонившись, Бакхид неслышновышел. Оставшись один, Митридат посмотрел на кубок, стоявший на столике, совсемрядом с его ложем. В кубке был яд, убивающий всякого, кто осмелится пригубитьэтот смертельный напиток.

Митридат протянул руку и вдруг с ужасом заметил, как онадрожит, словно его жалкое тело протестовало против гордости и величия его духа.Он усмехнулся. Даже здесь он не может остаться великим царем и уподобляетсяпростым смертным. Он заставил эту руку успокоиться и, уже не дрогнув, взялкубок, залпом опорожняя его.

«Я все-таки обманул тебя, Маний Аквилий», — подумалМитридат.

Дикая боль пронзила все тело. Ожидаемая смерть не пришла.Первые мгновения он еще боролся с этой болью, не решаясь закричать, но, поняв,что не сможет долго выдерживать этого зверя, раздиравшего его внутренности,закричал. Собственная осторожность сыграла с Митридатом роковую шутку. Сдетства приученный к всевозможным ядам, он выработал стойкий иммунитет противсильнейших средств всевозможных отравителей, и теперь даже самый сильный яд немог убить это закаленное тело.

А Митридат продолжал кричать нечеловеческим голосом.