внутрь. Меня встретила полнейшая тишина. Думаю, мы обе были потрясены и молчали. Я даже забыла, что хотела сказать.

– Ты в моей комнате, – прошептала Лия.

Я закрыла глаза, вдыхая знакомый аромат масла цитронеллы и белья. Здесь пахло так же, как в ее комнате девять лет назад. Другое место. Один и тот же человек. Она еще здесь. За нее стоит бороться.

– Я люблю тебя, Лия, – я уставилась на нее. Лия присела на край кровати, как будто желая сократить свое существование настолько, насколько это возможно для человека. – И, поскольку я люблю тебя, ты можешь говорить все гадости, какие захочешь, и я всегда буду рядом. Всегда.

Похожи ли наши отношения на отношения между Тейтом и Келланом? Благие намерения и плохая реализация. Трагедия и разбитое сердце. Любовь и ненависть. Слеза скатилась по моей щеке. Я позволила ей упасть на ковер, а потом стерла след от нее.

– Убирайся из моей жизни, Шарлотта, – но в словах не было пылкости. Она просто устала. Чертовски сильно устала от всего этого.

Я вздохнула и повернулась к выходу, но вдруг кое-что заметила. Грандиозные петли и плотные линии. Знакомый почерк Келлана. Надпись чернилами на конверте, засунутом между книжной полкой и руководством по красоте, как скрыть шрамы. Я нырнула вперед. Схватила письмо. Прикусила язык при виде уцелевшей части Келлана, глотая горькую кровь.

– Где ты это взяла?

Лия заерзала на кровати, чуть не упав.

– Оно старое.

– Лия, где, черт возьми, ты это взяла?

– Какой-то парень приносил давным-давно. В День святого Валентина, в твой выпускной год, – она повела плечом. – Он хотел, чтобы я отдала его тебе. Я подумала, что это просто поздравительная открытка.

Я подошла к кровати, тряхнула сестру за плечи.

– Расскажи точно, что произошло.

– Что в этом особенного? – она отстранилась от меня и отползла назад, увеличивая дистанцию. – Это просто письмо от старшеклассника.

– От Келлана.

– Что?

– Парень, который дал тебе письмо. Его звали Келлан, и он покончил с собой. Той ночью.

Я никогда ей этого не рассказывала. Не хотела, чтобы она чувствовала, будто я угрожаю ее праву на трагедию. Это была моя вина, но это была и ее вина за то, что она заставила меня поверить, что я сожалею. Что, спасая меня, она разрушила себе жизнь. Что я не могу поговорить с ней о трудностях, с которыми столкнулась, из страха затмить ее.

Келлан не просто покончил с собой после того, как принес письмо Лии. Возможно, это было последнее, что он сделал перед тем, как покончить с собой. Я скрывала это от нее. Ей ни к чему было знать боль от попытки спасти кого-то, окончившейся неудачей. Это было достаточно болезненно, даже если добьешься успеха. Я видела это каждый раз, когда она смотрела на меня.

Слова Тейта, сказанные в тот день, когда я призналась в своей Большой Тайне, эхом отдавались в моей голове. Он был прав. Впервые я признала тот факт, что существовала возможность и похуже, чем то, что Лия спасла меня.

– Шарлотта… – ее голос был мягким. Как будто она думала, что разобьет меня вдребезги, если поднимет голос еще чуточку выше. Думаю, она испугалась, заметив что-то в моем взгляде, потому что в кои-то веки повела себя так, будто ей было что терять между нами. Она медленно встала, как будто загоняла в угол животное. – Шарлотта, – повторила она.

Я не ответила. Я развернулась и пошла прочь. Эта красная нить судьбы, соединяющая нас, распуталась, освободив меня.

Но почему-то я только сильнее почувствовала себя в ловушке.

Глава сорок четвертая

= Шарлотта =

Если я упаду, буду ли сожалеть об этом?

Эта мысль занимала драгоценное пространство у меня в голове. Я оказалась на крыше впервые после смерти Келлана, зависнув над выступом и размышляя о том, как одиноко падать, когда некому тебя подхватить.

Как он, должно быть, был напуган.

Письмо было надежно спрятано в кармане моей толстовки. Я открыла его по дороге сюда на такси, прочитала первую строчку и сунула обратно в конверт.

Слишком напуганная тем, что там найду.

Что было само собой разумеющимся, учитывая, что мы говорили о Келлане (парень мастерски управлял мной, нажимая на нужные кнопки), и первое предложение состояло из угрозы.

Сент-Пол все еще не отгородил доступ на крышу, кроме этой нелепой ржавой цепи и таблички «НЕ входить», расположенной над противоречивым набором экстренных инструкций по подъему на крышу в случае наводнения.

Честно говоря, тот, кто содержал это место, сделал все возможное, чтобы черепица на крыше была как можно более негостеприимной. Все здесь осталось по-прежнему и при этом стало иным. Тревожное и холодное пространство, но полное теплых воспоминаний.

Птичий помет, вороньи перья, окурки и отдаленные отголоски выпитого пива и разговоров о книгах – и это только то, что я смогла увидеть.

На улице было темно. Я босиком отошла на несколько шагов назад, потому что выскочила из квартиры без обуви. Пальцы на ногах поджались от холода.

– Сделай это, Шарлотта. Открой его. Перестань быть такой трусихой.

Я втянула воздух и включила подсветку на телефоне, уставившись на конверт. На нем была восковая печать с буквой «А» в круге. Расколола ее пополам. Я не удержалась в такси. Но печать – доказательство того, что Лия не читала письмо.

Может, она решила, что это открытка на день рождения.

Я открыла конверт.

Два ключа упали мне на колени. Тяжелые и винтажные. Выкованные вручную. Я сунула их в карман, чтобы изучить позже.

Затем развернула письмо Келлана, разглаживая края, которые с годами загнулись.

Я читала.

Я плакала.

Я была разрушена.

Глава сорок пятая

Мой милый яд, позволь предварить это словами: если ты заплачешь, я отрекусь от тебя из самого ада. Не то чтобы я верил в ад. И не то чтобы я особенно верил, что ты будешь плакать. Просто подстраховываюсь.

Была не была.

Да будет тебе известно: это не предсмертное письмо. Это письмо, которое я напишу последним. Говорю тебе это сейчас, чтобы ты не винила себя в случившемся. На самом деле, ты – единственная причина, благодаря которой я продержался эти четыре года.

Не буду вдаваться в подробности, почему я так поступил. Мы оба знаем, почему я покончил с собой. Это решение зрело во мне давно, и, хотя я знаю, что ты делала это из благих побуждений, мы с тобой сделаны из разного теста. Черная слизь. Знаю, тебе хотелось бы думать, что мы похожи, но, поверь, под твоей внешностью скрывается что-то крепкое. А я внутри истекаю кровью. Я пустой и пропащий. Я ходячий труп, и мое существование отвратительно.

Помню, как ты сказала, что уже в полете я могу пожалеть о своем решении, но позволь я скажу тебе, милая: я весь год ходил по острию и чувствую сожаление только тогда, когда вытаскиваю лезвие из кожи.

Я готов.

Теперь, когда я все прояснил, хочу попросить тебя об одолжении. И пока ты не возразила, помни: мои похороны, мои правила.

Я кое-что оставил для тебя. Вообще-то я оставил для тебя несколько вещей. Они у меня в комнате, в двух ящиках стола у этого придурка. Тейта. Ключи в этом конверте. Первая – это рукопись, которую я написал (во всяком случае, официально). Поскольку Тейт считает, что «Достоевский» – любимая марка папиного ликера и придурок мирового класса, а папе нельзя доверить гребаную папиросную бумагу, я оставляю ее тебе.

Я не смог закончить книгу, Дикс. Как бы я ни старался, мне всегда казалось, что я едва успею дописать половину. Пока не понял, что ты была недостающей частью.

Я правильно понял часть про смерть. Отчаяние. Темнота. Безрадостность существования. Теперь мне нужно, чтобы ты придала оттенкам цвета и, если конечный продукт не будет отстойным, выпустила его на волю. Может, это станет следующими «Совершенствами». Не знаю.

Я передаю эстафету тебе. Это факел, о котором ты никогда не просила, но я знаю, что раньше ты никогда не уклонялась от вызова, и будь ты проклята, если упустишь этот шанс.

Я призываю тебя закончить книгу, Яд.

Я предлагаю тебе заглянуть в себя.

Эта книга – последний мой пенни тебе.

Твой пенни я сохранил.

Сохранишь ли ты мой?

Твой Келлан