– Еще он мой донор спермы, и я нахожу его таким же очаровательным, как использованный презерватив. Но, по крайней мере, один из них – средство для удовольствия.

– Терри написал любимую книгу Келлана в мире.

Я фыркнул.

– Терри – бездарный халтурщик.

Она остановилась на перекрестке и нажала на кнопку.

– Ты хотя бы читал «Несовершенства»?

– Нет, и не собираюсь. Никогда, – я привалился к столбу. – Теперь расскажи мне о Келлане.

Что это было? В пятый раз? Я молился богам похмелья, чтобы я забыл об этом разговоре, когда проснусь завтра. Но не настолько, чтобы совершить какой-нибудь логичный поступок – например, перестать разговаривать с Шарлоттой Ричардс и сохранить остатки своего достоинства.

– У меня нет на это времени, – Чарли сунула руку в карман и вытащила мятую двадцатку, вложив ее в мою ладонь. Черт меня побери, если ее прикосновение не наэлектризовало меня. – Вызови такси, Тейт. Езжай домой.

Я должен рассказать ей. «Милый Яд». Книга Кела. Но я этого не сделал, потому что тогда Чарли попросила бы показать ее, а если бы она попросила об этом, я бы согласился, а если бы рукопись оказалась у нее, она бы прочитала ее, а если бы она прочитала ее… Ну, я не знал, что она обнаружит. Я был слишком труслив, чтобы это выяснять. Возможно, именно это побудило меня перенести рукопись с прикроватной тумбочки в сейф в моем шкафу.

– Не хочешь говорить о Келе? Прекрасно, – я сложил ее двадцатку и засунул в передний карман ее шорт. – Можем поговорить о том, что произошло во время твоего осмотра.

Сигнал светофора на пешеходном переходе стал белым[21], но она замерла, уставившись на меня. Ждала, когда я снова заговорю.

– Я заметил, что ты кончила, и мне было на это наплевать. Ничего особенного. И не потому, что такое случается (а так оно и есть), а потому, что мое предложение о сексе без обязательств отменяется, потому что на тебе куртка моего покойного брата, к которой он был чрезвычайно и необоснованно привязан, а еще ты не рассказываешь, как она у тебя появилась, – я потрогал пальцем одну из цепочек. Ту, на которой находится амулет со средним пальцем. Очень в тему. – Притворись, что этого предложения не было вовсе.

Позади нее сигнал пешеходного перехода сменился на мигающую красную стрелку.

– Ты мудак.

– Хорошо об этом осведомлен.

Я смотрел на единственную связь, которая у меня была с моим младшим братом, и уничтожал наши отношения к чертовой матери. Я не тупица. Я знал, что здесь происходит. Чем больше разрушались отношения с Терри, тем больше я нуждался в Шарлотте. Я понимал это, но не мог остановиться. А еще, по-видимому, и пьяным, и трезвым не мог контролировать ту хрень, что вылетала у меня изо рта.

Увидев красную стрелку, Чарли дернулась к пешеходному переходу и вместо этого свернула на тротуар, нарочно шагая быстрее обычного. Я пошел следом, а Шарлотта поднялась по лестнице к метро, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Она повернула налево к ближайшему поезду, и я сомневался, что тот шел в нужном ей направлении.

Я изо всех сил старался не отставать от нее, пошатываясь и проклиная бармена за то, что он не остановил меня раньше. Я настолько владел собственной жизнью – настолько жестко, воинственно контролировал все, – что даже потеря контроля должна была осуществляться на моих условиях. Так, как я хотел, чтобы это произошло. В обстоятельствах, которые я создал. А Шарлотта Ричардс все это пустила под откос.

Она проскользнула в поезд, как только из него вышла волна людей. Я ускорил шаг, преследуя ее и борясь с начинающимся головокружением. Господи. Я исчерпал свою квоту по убогости на всю жизнь, и хотелось бы мне проиграть заново последние двадцать минут.

Я добрался до двойных дверей как раз в тот момент, когда они закрылись. Мои ладони опустились на окна по обе стороны от Чарли. Мы уставились друг на друга через стекло. Одна секунда растянулась на десять. Чарли отвернулась первой, разрывая зрительную связь.

Над головой громкоговорители предупредили о необходимости покинуть желтую зону. Я отшатнулся назад. Металлическая машина начала двигаться.

А потом Шарлотта Ричардс исчезла.

Глава сорок

= Шарлотта =

Если я была отшельницей без социальной жизни, то Лия Ричардс была кукольным набором, который состоял из трех моделей, и только из трех – работа, сон и вязание. За последним занятием я ее, сидящей на диване, и застала, когда вернулась вечером после непонятного цирка, устроенного Тейтом.

Перестань о нем думать. Перестань беспокоиться, благополучно ли он добрался домой. Он не твой, чтобы ты о нем заботилась.

Я вздохнула, заметив, что Лия оторвалась от спиц, чтобы процитировать строчку из «Няни»,[22] которую к этому моменту выучила наизусть. За мной захлопнулась дверь, возвещая о моем присутствии.

И тишина.

Я не знала, чего ждала. Чтобы мы снова стали близки? Чтобы она приняла мои извинения? Чтобы признала мое присутствие? Честно говоря, я бы выбрала любое из трех.

К сожалению, я ничего не получила.

Телевизор на заднем плане заглушал стук вязальных спиц Лии. Она нахмурилась, глядя на незавершенную работу у себя на коленях. Петли «рыбацкая сетка» были в лучшем случае неровными, а рисунок почти неразборчивым.

– Ох, мне нравится, когда Максвелл откладывает встречу с Си Си из-за удаления миндалин Фрэн, – она закончила ряд и перешла к следующему. – Так романтично.

Стоя на пороге, я перевела взгляд на экран, где, конечно же, через несколько секунд Максвелл отложил встречу Си Си из-за удаления миндалин Фрэн.

И да, это было романтично.

И да, Лия слишком часто смотрит телевизор, если запомнила сериал девяносто третьего года примерно из ста пятидесяти серий.

Ты могла заняться собственной романтикой, Лия. На самом деле, возможно, твой возлюбленный живет дальше по коридору.

Но я этого не сказала. Я больше никогда не высказывала своего мнения в присутствии Лии.

Ни разу с той ночи, когда она в последний раз бросила мне пенни.

Я еще не отошла от двери, когда Лия решила меня шокировать:

– Где ты была сегодня вечером?

Я показала на себя.

– Я?

– Нет, некто рядом с тобой.

Хотя я знала, что там никого нет, взглянула налево, чтобы в этом убедиться. Настолько невероятным мне показалось то, что моя сестра проявила хоть какой-то интерес к моей жизни.

Мое сердце пустилось галопом, набирая скорость с каждой секундой. Я натянуто улыбнулась и попыталась изобразить невозмутимость.

– Я поздно вышла с работы, прогулялась и прошла мимо бара.

– Ты пила?

– Нет.

– Хм, – она вернулась к вязанию, закончив разговор.

Галоп остановился. Я прислонилась к двери, чтобы не упасть.

Хм? И это все?

Вот в чем фишка надежды. Самая малость имеет большое значение. Достаточно, чтобы ты поглупела. Достаточно, чтобы ты рискнула попробовать.

Я поддержала разговор – хотя можно ли считать разговором эти тридцать секунд?

– Ты уже поела?

Было почти два часа ночи. Конечно, она поела.

– Тонкоцу рамен из забегаловки дальше по улице, – она не отрывала взгляда от вязальных спиц. – Остатки в холодильнике. Лапша, наверное, уже размокла.

– Ты ужинала дома? – я вошла в гостиную и села на пол на достаточном расстоянии от нее. От меня не ускользнуло, что я обращаюсь с сестрой как с бездомной собакой, боясь, что она сбежит прежде, чем я смогу ей помочь.

Лия взглядом передала сообщение: «ты что, тупишь?»

– Служба доставки.

– Хорошо устроилась.

От ее взгляда мне захотелось упасть и проблеваться. Конечно, в ее жизни не было ничего хорошего, и во всем виновата я.

Иногда Лия казалась статуей, застывшей на месте на целых восемь лет. Она ела только ту еду, которую ей доставляли, шла с работы домой и проводила любое время вне дома с животными, потому что, по крайней мере, они никогда не осуждали. Она даже выбрала самое тихое, одинокое хобби на свете.

Ей это ни в коем случае не нравилось.

Мне хотелось что-то сказать. Побудить ее выйти из дома. Может, даже умолять ее поверить моим словам: я говорила, что нахожу ее симпатичной, несмотря на шрамы и все такое. И Джона тоже. Но я знала, что Лия этого не услышит. Хуже того, я знала, что она рассердится.

На самом деле, в последний раз она ответила так: «Ты не знаешь, каково это – однажды быть красивой, а на следующий день проснуться лишенной своей красоты. Попробуй изуродовать себе лицо, Шарлотта. Тогда и приходи. До тех пор все, что ты скажешь, будет восприниматься просто как эгоистичная попытка избавиться от чувства вины».

Я ничего