по спине побежали мурашки. Сердце ухнуло в пятки, с каждой секундой опускаясь все ниже. Я схватила телефон и на всякий случай нажала девять-один-один, направив устройство вперед, как оружие. Свет погас. Скрип обуви эхом разнесся по коридору. Включился фонарик. В нескольких сантиметрах от меня. Я закричала, бросилась вперед с боевым кличем и воткнула телефон во что-то твердое. Над нами снова зажегся свет. Я обнаружила Джону у стены, он сжимал живот.

– Господи, Джона, – я помогла ему подняться. – Ты напугал меня. Почему ты стоял в темноте посреди ночи?

– Я ждал тебя.

Страх вернулся, покусывая меня изнутри.

– Что-то случилось?

– Я пригласил Лию на свидание.

Я выдохнула всем телом.

– Она тебе отказала.

– Сказала мне, что, если я попрошу ее еще раз, она переедет.

О, боже. Я знала, что все плохо, но не знала, что настолько. Что она заставит нас сорваться с места только для того, чтобы избежать влюбленности. У нас не было таких финансовых проблем, как восемь лет назад, но сомневаюсь, что мы можем позволить себе другое жилье. Во всяком случае, не променяв нашу совершенно безопасную, хотя и маленькую, квартирку с двумя спальнями на кишащую тараканами чашку Петри в плохой части города.

– Мы с Лией не переедем, – пообещала я.

– Она говорила серьезно.

– Она была напугана.

Это же Лия. Сестра боится собственной тени. Или людей, замечающих не только ее тень. Я уверена: если бы Фил остался, Лия бы выбралась, сохранив уверенность в себе, несмотря на ожоги. Вот же гребаный мудак.

– Вот что я тебе скажу, – я похлопала Джону по руке. – Я поговорю с ней и все улажу.

– Не думаю, что поможет. По крайней мере, не сегодня. Когда я пригласил ее, в какой-то момент мне правда показалось, что она согласится. Лия выглядела такой чертовски счастливой, Шарлотта. А потом ребенок слишком долго задержал взгляд на ее лице, и что-то изменилось, – он выпрямился, такой огромный, но нежный. – Пока она не научится видеть себя такой, какой видим ее мы, Лия ни за что не согласится. Невозможно любить того, кто не любит себя.

Джона прав. Конечно, прав.

Я чувствовала себя беспомощной. Лишенной ответов. Груз слишком многих жизней лег на мои плечи. Я подождала несколько минут после того, как Джона вернулся в квартиру. Дверь со скрипом отворилась. Я просунула голову внутрь. Свет в квартире не горел, но Лия обычно не ложилась в такой час. Потом я заметила ее. В темноте. В ее руке был бокал вина. Наполненный до краев.

Я включила лампу рядом с диваном.

– Если наш счет за коммунальные услуги в этом месяце окажется низким, я пойму причину. Ты в одиночку спасаешь окружающую среду. По одной лампочке за раз.

– Фил помолвлен, – тихо прозвучало. Отстраненно. Как будто она сообщала мне, что завтра будет дождь.

Я поморщилась.

– С Натали?

Она не ответила. Я смотрела, как она потягивает вино, продолжая, даже когда я думала, что она остановится. Осушив бокал, Лия поставила его на ковер у своих ног, глядя прямо перед собой. Ее щеки были испачканы черными полосами. Сухими. Должно быть, она уже давно не плачет.

О, Лия. Как долго ты здесь сидишь?

– Как думаешь, они были вместе, пока мы встречались?

Честно говоря, я бы не стала сбрасывать эту версию со счетов. Но это не имело никакого отношения к значимости Лии, а было лишь свидетельством никчемности Фила.

– Разве это имеет значение? – Я села на противоположный конец дивана. Рука так и чесалась прикоснуться к ней. Утешить ее. Предложить ей сестру, на которую можно положиться. – Он осел, и ты заслуживаешь гораздо лучшего.

– Да?

Мое сердце разбилось. Разбилось вдребезги прямо здесь, на дешевом ковре, на виду у нас обеих. Только она не заметила. Она никогда этого не делала. Лии мешало видеть ее отчаяние. Если бы только я могла встряхнуть ее и уговорить открыть глаза. Но в последний раз, когда я сделала это, в последний раз, когда я озвучила все, что мне в ней нравилось, Лия закрылась еще сильнее.

Потому я решила довольствоваться малым:

– Даже не стану удостаивать это ответом.

– Что само по себе является ответом, – отметила она. – Не волнуйся. Я тебя не виню. По крайней мере, за то, что не захотела отвечать, – но она винила меня в пожаре. В своей разрушенной жизни. Если бы я знала, как все исправить, то сделала бы это сию же минуту. Как бы ни было больно. Как бы сильно я ни страдала. Наконец Лия повернулась ко мне лицом, давая понять, сколько слез она пролила сегодня вечером. Много. Глаза у нее припухли, а щеки были усеяны комочками туши. – Ты попросила Джону пригласить меня на свидание?

– Он хотел пригласить тебя на свидание сам, – я потянулась к ее руке. Она отдернула ладонь так быстро, что ее ногти оцарапали мою кожу. Я заставила себя не вздрогнуть. – Он пригласил тебя на свидание в тот первый раз…

– Я не говорю о первом разе. Я говорю о сегодняшнем дне.

– Давай успокоимся и поговорим об этом за чашкой горячего какао.

– Нам не по пять, Шарлотта. Наших родителей нет в живых, чтобы решать наши споры. Они мертвы, если ты забыла, – вау. Сегодня она намеревалась причинить мне боль. Больше, чем обычно. Выпив, Лия превращалась в человека, которого я не узнавала и, честно говоря, не хотела узнавать. – Нам больше не нужны шоколад и объятия, чтобы справиться с нашими проблемами, – ее голос стал жестким, хлестким. Он снимал с меня шкуру, оставляя окровавленные лоскуты. – Ты просила Джону пригласить меня на свидание или нет? Я слышала, как ты разговаривала с ним в холле, так что даже не думай лгать.

Я бросилась перед ней на колени, не в силах больше сдерживаться.

– Да, Лия. Просила. Я хочу, чтобы моя сестра была счастлива. Чтобы нашла любовь. Чтобы двигалась дальше, отцепилась от гребаного Фила. Разве это преступление?!

– Ты хочешь знать, что я почувствовала после того, как он повел меня посмотреть на Берлинскую стену, привел в ресторан и попросил стать его девушкой? Как будто… будто я не… – она показала на свое лицо, скривив губы в отвращении. – Как будто я особенная. Как будто я красивая. Поверить не могу, что была настолько глупа и даже подумывала сказать «да».

– Он отвел тебя посмотреть на Берлинскую стену? – мое сердце пустилось в пляс. Я просто хотела, чтобы Лия жила. По-настоящему жила.

Она уставилась на что-то у меня за спиной. Может быть, смотрела в никуда.

– Он привел меня к фрагменту Берлинской стены в Саду скульптур Организации Объединенных Наций и поставил в центр перед фреской.

Я знала, где это. Мужчина и женщина, обнимающиеся через стену. Я нутром чуяла, почему Джона привел ее туда.

– Он хотел, чтобы ты увидела, какой может быть трагедия – прекрасной и прославленной.

– Боль и шрамы – это броня, которую носит красота. Вот что он сказал, – она усмехнулась. – Что за чушь собачья.

– Он прав. И, очевидно, много думал о сегодняшнем дне. Ты должна дать ему шанс.

– Ты отняла у меня право выбора. Побежав к Джоне и попросив его пожалеть меня, вытащив на свидание, ты лишила меня возможности встречаться с ним самостоятельно.

– Он и так хотел с тобой встречаться.

– Да? Что ж, я уже пожертвовала своим лицом ради тебя. От своей свободы отказываться я не стану. – Она ворвалась в свою комнату и остановилась на пороге, добавив: – Я не твоя подруга, Шарлотта. Я не выбирала, чтобы ты была в моей жизни. По крайней мере, позволь мне выбрать других людей в моей жизни.

Чертовски больно. Ее слова задели. Но Лия права. Мы не друзья. Мы сестры. Соединенные ударом судьбы. Несчастьем. Вот красная нить, связывающая меня с ней. Мы не выбирали одну и ту же кровь, точно так же, как я не просила ее бежать сквозь огонь, чтобы спасти меня, а она не просила, чтобы ее поставили перед выбором. Иногда слова сестры задевали так сильно, что мне хотелось уйти от нее. Навсегда. И тогда я вспоминала, почему она меня ненавидит.

Лия захлопнула за собой дверь, зная, что я не последую за ней. Я никогда не была в комнате Лии после Ночи. Не после того, как мы переехали в Бронкс. Не тогда, когда мы переехали. После пожара я взяла за правило никогда больше не вторгаться в личное пространство Лии.

Ну, не в этот раз.

Моя рука нащупала дверную ручку. Я повернула ее, сердце стучало в груди, как отбойный молоток. Я могла бы умереть от сердечного приступа. Но сделала шаг