– Боже, Брэдли…

– Пришлешь нам больше, если пробьешься. Пришлешь наммиллион. Чтобы мы жили припеваючи.

– Думаешь, я выживу?

Брэдли улыбнулся мягкой, печальной улыбкой и ничего неответил.

– Тогда почему? – без выражения спросил Ричардс. – Почему тытак много делаешь? Я могу понять то, что ты спрятал меня. Я бы сделал то же. Ноты воспользовался помощью своего клуба.

– Они не возражали. Они знают счет.

– Какой счет?

– Все или ничего. Этот счет. Если мы не будем поддерживатьдруг друга, они сожрут нас. Нет смысла ждать попутного ветра. С тем же успехомможно тогда провести трубу от газовой плиты в гостиную, включить Фри-Ви иждать.

– Кто-нибудь тебя убьет, – сказал Ричардс. – Кто-нибудьстукнет на тебя, и ты закончишь жизнь на полу в подвале с распоротым животом.Или Стейси. Или Ма.

Глаза Брэдли тускло блеснули.

– Страшный день приближается все же. Страшный день длявонючек с набитым ростбифом брюхом. Я вижу кровавую луну. Ружья и факелы.Великий пророк Вуду придет и будет говорить со своими детьми. – Люди знали этивидения две тысячи лет. Раздался сигнал, что пятиминутная стоянка окончена, иРичардс нащупал ручку двери.

– Спасибо, – сказал он. – Не знаю, как еще это выразить…

– Иди, – попросил Брэдли, – пока я не заплатил штраф.Сильная коричневая рука сжала сутану. – И когда они достанут тебя, захвати их ссобой побольше!

Ричардс открыл заднюю дверь и приподнял крышку багажника,чтобы достать оттуда черную сумку. Брэдли безмолвно протянул ему трость изкордовской кожи.

Машина плавно въехала в поток городского транспорта. Ричардсс минуту стоял на краю тротуара, наблюдая, как он отъезжал – близоруконаблюдая, как он надеялся. Задние огни сверкнули еще один раз на углу, а потоммашина исчезла из виду, назад на стоянку, где Брэдли оставит ее, чтобыпересесть в другую и вернуться назад в Бостон, Ричардс испытал странное чувствооблегчения и понял, что он счастлив за Брэдли – как он, должно быть, рад чтосбросил меня с плеч наконец! Ричардс нарочно пропустил первую ступеньку улестницы при входе в «Винтроп Хаус», и швейцар помог ему.

Счет продолжается…

Прошло два дня.

Ричардс хорошо играл свою роль – так, как будто его жизньзависела от этого. Оба вечера он ужинал в гостинице у себя в номере. Он вставалв семь, читал в вестибюле Библию и отправлялся на «собрание». Персоналгостиницы относился к нему с легкой презрительной сердечностью – с той, чтополагалась полуслепым заикающимся служителям Церкви (если они платили посчетам) в эпоху ограниченно разрешенных убийств, бактериальной войны в Египте иЮжной Америке и знаменитого закона об абортах штата Невада. Папа Римский былбормочущим стариком девяноста шести лет, чьи выжившие из ума эдикты по поводусовременных событий юмористически освещались в заключительной части семичасовыхновостей.

Ричардс проводил свой персональные «собрания» в снятойбиблиотечной кабинке, где, запершись, читал о загрязнении воздуха. Информацияпосле 2002 года была очень скудной, а то, что было, плохо соответствовалонаписанному ранее. Работа правительства по утверждению двоемыслия была, какобычно, запоздалой, неэффективной.

В полдень он шел в закусочную на углу улицы, недалеко отсвоей гостиницы, натыкаясь по пути на людей и принося извинения. Некоторыеговорили: «Не беспокойтесь, святой отец». Большинство просто чертыхалисьравнодушно и пихали его в сторону. Он проводил вечера в своем номере и ужиналво время просмотра «Бегущего». Он направил четыре клипа по дороге в библиотекупо утрам. Пересылка из Бостона проходила, видимо, гладко.

Продюсеры программы избрали новую тактику для устраненияпризывов Ричардса о загрязнении воздуха (с каким-то насмешливым безумием онпродолжал настаивать на этом – по крайней мере, он прорвется к тем, кто читаетпо губам толпа топила его голос вздымающейся волной глумления, воплей,непристойных выкриков и злобной брани. Их крики становились все безумней;уродливость граничила с помешательством.

В длинные вечера Ричардс заметил, что за пять дней егобегства с ним произошло невольное изменение. Это сделал Брэдли – Брэдли ималенькая девочка. Он уже не был только самим собой – одиноким мужчиной,борющимся за свою семью на грани гибели. Теперь они были все вместе,задыхающиеся от собственного дыхания, – в том числе и его семья.

Он никогда не был общественным существом. Он всегда отвергалинтересы социума с презрением и отвращением. Они были для простодушных лизунови для тех, у кого слишком много денег, как у тех узкозадых юнцов из колледжей сих модными пуговицами и группами неорок#.

Отец Ричардса выскользнул в ночь, когда Ричардсу было пятьлет. Ричардс был слишком молод, чтобы помнить что-нибудь, кроме отдельных яркихкартин. Он никогда его не ненавидел. Он прекрасно понимал, что, выбирая междугордостью и ответственностью, мужчина почти всегда выберет гордость – еслиответственность отнимает его мужественность. Мужчина не может оставаться исмотреть, как его жена зарабатывает на хлеб, лежа на спине. Если мужчине ничегоне остается, как быть сводней для женщины, на которой он женат, то мужчина,рассуждал Ричардс, может с тем же успехом выпрыгнуть из окна.

Все годы от пяти до шестнадцати он провел в лихорадочнойборьбе за жизнь, он и его брат Тодд. Его мать умерла от сифилиса, когда емубыло десять, а Тодду семь. Тодд погиб пять лет спустя, когда новый авиагрузчиксорвался с тормоза на горке в то время, как Тодд заправлял его. Город скормил имать, и сына Муниципальному крематорию. Малыши на улице называли его фабрикойПепла, или Кремовой; в своей беспомощной горечи они сознавали, что и самискорее всего кончат тем, что их сложат в штабеля и изрыгнут в воздух города. Вшестнадцать лет Ричардс остался один, работая полную восьмичасовую смену послешколы вытиральщиком моторов. Несмотря на свое расписание, способное переломитьхребет, он испытывал постоянную панику от сознания, что он одинок и никому неизвестен, ни к чему не привязан. Иногда он просыпался в три часа утра, вдыхаязапах гнилой капусты в однокомнатной наемной квартире, и ощущал ужас, таящийсяв самых глубинах его души. Он принадлежал только себе.

Итак, он женился, и Шейла провела первый год в гордоммолчании, пока их друзья (и враги Ричардса: он приобрел их много, отказываясьучаствовать в погромных вылазках и войти в местную банду) ожидали прибытияМаточного Экспресса. Когда этого не произошло, интерес угас. Они остались в томзабытом Богом месте, которое в Ко-Оп Сити было отведено для новобрачных. Несколькодрузей и круг знакомых, не распространявшийся дальше крыльца их собственногодома. Ричардсу было все равно; его это устраивало. Он полностью отдался работе,с насмешливой яростью берясь за сверхурочную работу, когда мог. Жалованье быломаленьким, надежды на продвижение никакой, а инфляция развивалась с дикойскоростью – но они любили друг друга. Они сохраняли любовь, почему бы и нет?Ричардс принадлежал к тому типу одиноких мужчин, которые могут позволить себетратить огромные запасы любви, привязанности и, быть может, душевногопревосходства на свою избранницу. До того момента его чувства оставались почтине затронутыми. За одиннадцать лет их брака они ни разу серьезно непоссорились.