Он рванулся в кабину пилота, кишки канатами свисали вокругнего. Удивительно, как много их умещалось внутри. Таких круглых, плотных,тщательно заполненных.

Он наступил на какую-то часть, которая принадлежала ему, ичто-то внутри потянулось. Вспышка боли была за пределами понимания, запределами мира, и он закричал, расплескивая кровь на дальней стене. Он потерялравновесие и упал бы, не останови его стена под углом 60°. Ранение в живот. Яранен в живот. Его сознание ответило на это безумными щелчками. Осталосьсделать только одну вещь.

Предполагалось, что ранение в живот – это одно из худших.Когда-то на полуночном обеденном перерыве они спорили о худшем способе окончитьсвои дни; это было, когда он еще был сопляком. Здоровые и сильные, полныежизни, крови и вечного дерьма, они, глотая сэндвичи, сравнивали относительныедостоинства радиационного облучения, замерзания, падения с высоты, ударакинжалом. И кто-то упомянул ранение в живот. Харрис, может быть. Толстяк,который пил запрещенное на работе пиво.

«Это очень больно», – сказал Харрис и это занимает многовремени. И все они кивнули и торжественно согласились, хотя никто из нихпонятия не имел о боли.

Ричардс заковылял вверх по узкому коридору, держась за обестены, чтобы не упасть. Мимо Донахью. Мимо Фридмана и его радикальной зубнойоперации.

Онемение кралось вдоль его рук, и боль в животе (в том, чтобыло раньше животом) становилась сильнее. И все же, несмотря на все это, ондвигался, и его развороченное тело пыталось выполнить команды безумногоНаполеона, запертого внутри его черепа. Господи, неужели все кончено с Рико? Онне поверил бы, что у него в мозгу столько образов, которые он мог бы вспомнитьв свой смертный час. Казалось, что его мозг сворачивается в комок, пожирая себяв эти последние лихорадочные секунды. Еще. Одна Вещь.

Он упал на тело Холлоуэя и лежал на нем, внезапно чувствуя,что засыпает. Немного поспать. Да. Лишь минутку. Слишком тяжело подняться.Отто, мурлыкающий что-то, напевал укачивающую, усыпляющую колыбельную. Ш-ш-ш.Овечки на лужайке, корова в поле.

Он поднял голову – невероятное усилие: его голова быластальной, чугунной, свинцовой – и посмотрел на сдвоенные рычаги управления,продолжающие свой танец. За ними в плексигласовом иллюминаторе Хардинг. слишкомдалеко. Он на сеновале, в глубоком сне.

Счет продолжается…

Радио беспокойно выкрикивало: – С-1-9-8-4, вы слышите меня.Вы идете слишком низко. Отвечайте. Отвечайте. Нужно ли нам включать Контрольуправления? Отвечайте. Отвечайте. Отв…

– Заткнись, – прошептал Ричардс. Он начал ползти к ныряющим,раскачивающимся рычагам управления. Педали опускались и поднимались. Рулищелкали. Он закричал, почувствовав новую вспышку жуткой боли. Петля кишокзацепилась за подбородок Холлоуэя. Он пополз назад. Освободил их. Снова полз.

Его руки ослабли и некоторое время он поплыл в невесомости,уткнувшись носом в мягкий ворсистый ковер. Он оттолкнулся от пола и вновьпополз.

Забраться в кресло Холлоуэя было все равно, что подняться наЭверест.

Счет продолжается…

Это здесь. Огромный, квадратичный и выпирающий в ночное небосилуэт. Лунный свет сделал его похожим на мраморный.

Ричардс немного повернул штурвал. Пол упал влево. Ричардсабросило в сторону, и он едва не вывалился из кресла. Он повернул штурвал назад,но слишком резко, и пол наклонился вправо. Горизонт шатался как сумасшедший.

Теперь педали. Так. Уже лучше. Он осторожно толкнул штурвалот себя. В одно мгновение цифры на циферблате перед его глазами изменились от2000 до 1500. Он отпустил штурвал. Еще немного, и он уже ничего не будетвидеть. Правый глаз уже практически отключился. Странно, что глаза отключаютсяпоодиночке.

Он вновь надавил на штурвал. Сейчас казалось, что самолетплывет в невесомости. Цифры на датчике скользили с 1500 на 2000 и даже до 900.Он потянул штурвал назад.

– С-1-9-8-4, – сейчас голос был очень встревоженным – Чтослучилось? Отвечайте!

– Поори еще, приятель. – прохрипел Ричардс.

Счет продолжается…

Огромный самолет шел своим курсом через ночь, как осколокльда, и сейчас Ко-Оп Сити раскинулся под ним как труда разломанных картонныхкоробок. Он шел на него, прямо на Здание Игр.

Счет продолжается…

Какой– нибудь свихнувшийся наркоман, стоящий в дверномпроеме, смотрел вверх и думал, что перед ним галлюцинация, последнеенаркотическое видение, спускающееся, чтобы унести его на Главные атомныенебеса, наверное, где еда бесплатна, и под каждой кучей скрывался термоядерныйреактор.

Рев моторов заставлял людей выбегать из дверей, их лицатянулись вверх, как бледные языки пламени. Витрины магазинов звенели иобрушивались внутрь. Ветер, поднятый самолетом, гнал мусор по сточным канавам всторону трущоб. Полицейский выронил свою рацию и, закрыв голову руками, кричали не слышал своего крика.

Самолет продолжал падать, и сейчас он двигался над крышамикак парящая серебряная летучая мышь, его правое крыло прошло мимо магазинаТриумфальная Колонна в каких-то 12 футах. Повсюду над Хардингом передачи Фри-Випрекратились из-за экранирования, и жители смотрели на молочно-белые экраны ступой, боязливой недоверчивостью. Гром заполнил Мир.

Киллиэн оторвался от своих бумаг и посмотрел в огромноеокно, которое являлось одной из стен его кабинета.

Мерцающая панорама города от Южного Города до Полумесяцаисчезла. Все окно занимал приближающийся реактивный самолет «Локхид-Тристар».Его бортовые огни загорались и гасли, и только одно мгновение, одно безумноемгновение, Киллиэн, к своему ужасу и удивлению, смог разглядеть Ричардса,смотрящего на него. Его лицо было измазано кровью, его черные глаза горелидьявольским огнем. Ричардс улыбался. И грозил ему пальцем.

– Господи, – это было все, что успел вымолвить Киллиэн.

Сейчас огромный ревущий самолет пересекал пролив, вероятно,поддерживаемый в воздухе рукой Господа.

Слегка накренившись, «Локхид» намертво врезался в Здание Игрна высоте трех четвертых от полной высоты здания. Его баки были еще более чемна четверть полны. Его скорость была чуть больше 500 миль в час.

Взрыв невероятной силы осветил ночь, как гнев Божий, иогненный дождь обрушился на город.