А потом будет мир. Причины разногласий будут вырваны скорнем.

Он страстно жаждал мира, подобно тому, как странник впустыне жаждет воды.

Амелия Вильямс монотонно плакала в своем кресле, хотя всеслезы уже давно должны были высохнуть. Его мало интересовало, что станет с ней.Она не могла благополучно вернуться к мужу и детям в своем теперешнемположении. Она больше не та женщина, которая притормозила возле остановки иголова которой была заполнена мыслями о еде и приемах, клубах и стряпне. Онатеперь тоже была помечена красным.

Ему казалось, что должны быть лекарства, курсы лечения,какие-то обследования. Место, где расходятся Пути – уколы совести за то, чтовыбран не тот путь. Мысленный карнавал в темно-коричневых тонах.

Он вдруг захотел подойти к ней, ободрить, сказать, что онане совсем сломлена, что одна таблетка транквилизатора приведет ее в порядок иона станет лучше прежней. Шейла. Кэти.

Их имена приходили и повторялись снова, отдаваясь в ушахсловно колокольный звон, словно слова, которые повторялись, пока они непотеряют всякий смысл.

Повторите-ка свое имя более пятидесяти раз и вы обнаружите,что вы – никто. Печаль была невыносимой. Он мог ощущать лишь расплывчатоечувство гнева и замешательства: они провели его, загнали, покуда он не выдохся,и вот теперь оказалось, что он в глубокой жопе. Он вспомнил мальчугана,учившегося с ним в начальной школе: у того свалились штаны, когда он давал ОбетВерности.

Самолет продолжал гудеть. Он проспал три четверти часа. Картинкилениво появлялись и исчезали, все происшедшее было лишено всякой эмоциональнойокраски.

Затем появилась последняя картинка из альбома: глянцеваякарточка 8х10, снятая унылым полицейским фотографом, вероятно, жевавшимрезинку. Улика №3, господа присяжные! Избитое и изрезанное маленькое тельце вколяске, залитой кровью. Пятна и потеки на грубо оштукатуренных стенах исломанная Матушка Гусыня на колесиках, купленная за десять центов. Большой,липкий сгусток на одноглазом плюшевом мишке.

Он внезапно проснулся, резко вскочил на ноги с широкооткрытым в безумном вопле ртом. Поток воздуха, вырывавшийся из легких, былнастолько силен, что язык его трепетал, как парус. Все, абсолютно все с самогопервого класса было неожиданно ясным, уныло-реальным, подавляющим, ужасным. Онообладало шероховатой подлинностью истерической бульварной газетной вырезки,как, например, фото Лоулина, которого вытаскивали из этого ангара в Топике.Все, абсолютно все было очень реальным, в кричащих рекламных цветах.

Амелия испуганно завизжала в унисон, съежившись в кресле, сглазами огромными, как треснувшие фарфоровые дверные ручки, пытаясь затолкать врот весь кулак.

Донахью угрожающе двигался через проход с ружьем наперевес.Его глаза походили на маленькие, горящие от возбуждения черные бусинки.

– Что это? Что случилось? Маккоун?

– Нет, – сказал Ричардс, ощущая, что он спокоен настолько,чтобы его голос не звучал сдавленно и отчаянно. – Плохой сон. Моя девочка.

– О… – Глаза Донахью смягчились в притворном сочувствии.

Он не знал, как сделать это наилучшим образом. Возможно, оностанется тупицей на всю жизнь. А может быть, он и научится. Он повернулся,чтобы уйти.

– Донахью?

Донахью осторожно обернулся.

– Я вас здорово напугал, не так ли?

– Нет. – Донахью отвернулся при этом коротком ответе. Егошея была в жирных складках. Его ягодицы в обтягивающих голубых фирменных штанахбыли привлекательными, как у девушки.

– Я могу напугать вас еще больше, – заметил Ричардс, – ямогу пригрозить, что сорву вашу кислородную маску.

Донахью удалился.

Ричардс устало прикрыл глаза. Глянцевая фотография 8х10появилась снова. Открыл. Закрыл. Фотография пропала. Он подождал, и, когдаудостоверился, что она не вернется (тут же), открыл глаза и включил Фри-Ви.Экран зажегся, и на нем появился Киллиэн.

Счет продолжается…

– Ричардс, – Киллиэн наклонился вперед, не делая ни малейшихпопыток замаскировать свое напряжение.

– Я решил принять ваши условия, – сказал Ричардс. Киллиэноткинулся и улыбнулся одними глазами.

– Я очень рад, – сказал он.

Счет продолжается…

– Господи, – сказал Ричардс. Он стоял на проходе в кабинупилота. Холлоуэй обернулся.

– Привет.

Он говорил с кем-то, под названием Детерит Уор. Данинджерпил кофе. За сдвоенными пультами управления никто не наблюдал. Однако ониповорачивались, откидывались и переключались так, как будто их трогали руки иноги призраков. Стрелки качались. Лампочки мигали. Казалось, что продолжаетсянепрерывная загрузка и выдача данных в компьютере – сама по себе.

– Кто ведет самолет? – спросил завороженный Ричардс.

– Отто, – сказал Данинджер. – Отто?

– Отто – автопилот. Понял? Дешевый каламбур. – Данинджервдруг засмеялся. – Рад видеть тебя в нашей команде, дружище. Ты не поверишь, нонашим ребятам пришлось изрядно потрудиться, чтобы добраться до тебя.

Ричардс безразлично кивнул. Холлоуэй прервал наступившуюнеловкую паузу. – Отто тоже достает меня. Даже после двадцати лет знакомства сним. Но он стопроцентно надежен. Правда, сложен, как черт. Рядом с ним любое изстарых устройств выглядело бы, как… ну, как ящик с апельсинами рядом сЧиппендейловским бюро.

– В самом деле? – Ричардс всматривался в темноту.

– Да. Вы задаете ему ПН, пункт назначения, и Отто берется задело, с помощью голосового радара, и так весь путь. Пилот не требуется, правда,не считая взлета и посадки. И в случае неприятностей.

– А многое ли вы сможете сделать, если случитсянеприятность? – спросил Ричардс.

– Мы можем помолиться, – сказал Холлоуэй. Возможно, онзамышлял это как шутку, но в этой кабине это прозвучало со страннойискренностью.

– Неужели эти колеса действительно управляют самолетом? –спросил Ричардс.

– Только движением вверх-вниз, – пояснил Данинджер. – Педаликонтролируют движение налево-направо.

– Это похоже на детский педальный автомобиль.

– Немногим более сложный, – сказал Холлоуэй. – Здесь просточуть побольше кнопок, скажем так.