— С вами это бывает?

— Да.

— Нервное?

— Да.

— Понятно. Ну ничего, сейчас пройдет. — Она вышлаи вернулась с какими-то таблетками и стаканом воды. — Вот выпейте, небойтесь, я врач.

Ее спокойный и даже сочувственный голос был ему приятен. Онпроглотил таблетки.

— А теперь вам надо прилечь, выпрямиться, идемте.

Она провела его в комнату и указала на диван:

— Лягте, расслабьтесь и расстегните ремень.

Он послушно все выполнил.

— Мама, я ухожу! — услышал он голос Аллы. —Вернусь, когда он свалит… не могу!

Громко хлопнула входная дверь.

— Почему она меня так ненавидит? — спросил он,когда Белла Львовна подошла к нему.

— У нее есть на то причины… — грустно проговорилаона.

— Но она же меня не знает… И потом, я ничего плохогоНике не сделал, мы провели чудесный день, все было прекрасно… Я не понимаю… Япришел просить ее руки… а она уехала… Это она от меня сбежала, да?

— Ну раз вы так разболтались, значит, вам немноголегче?

— Да, спасибо. Не волнуйтесь, я скоро уйду.

— Наверное, так будет лучше.

— Вы тоже меня ненавидите, но клятва Гиппократа и всетакое… да?

— Да нет, почему я должна вас ненавидеть? Мало ли что вжизни случается, мы все не без греха…

Просто Аллочка в свое время много сил положила, чтобы спастиНику, и, казалось, ей это удалось, а тут вы…

Он сел на диване:

— Спасти? Вы сказали — спасти? Но от чего? Я ведь незнаю. Она мне ничего такого не рассказывала, она сказала, что у нее всенормально, что она три раза была замужем, а теперь живет с каким-то певцом…

— С певцом? С каким певцом?

— С камерным. Камерный певец по имени Гриша, которогоона, видите ли, обожает…

— Гриша? Вы уверены?

— Ну она мне так сказала… Призналась, что поняла, будтовообще любить не способна, я спросил, а этого Гришу ты не любишь? Она сказала,что обожает…

— О господи, — как-то невесело рассмеялась БеллаЛьвовна. — Вы знаете, кто этот камерный певец? Это ее кот Гришка! Онавсегда утверждает, что он как-то необыкновенно поет…

— Кот? — поразился он. — В каком смысле —кот?

— В прямом. Сибирский здоровенный котище…

Она показывала его фотографию…

— Так… Значит, она наврала про певца… А что еще она мненаврала?

— Боюсь, что все.

— Но что? Что именно? Умоляю, расскажите…

— Не надо, лучше вам этого не знать, если Ника сама вамне сказала, я не вправе… Да и вообще она уж сделала свой выбор…

— Какой выбор? Какой выбор? — почему-то страшноиспугался он.

Белла Львовна смотрела на него с жалостью.

— Я вас умоляю! Хотите, стану перед вами на колени?Расскажите мне, что там за тайны такие, объясните, почему она сбежала? Все ведьбыло так хорошо, так чудесно…

— Вам легче?

— Да, легче, спасибо. Вы хотите, чтобы я поскорее ушел?

— Нет, пожалуй, вам и вправду следует кое-что знать…Вот что, молодой человек, поднимайтесь.

Я сегодня еще не пила кофе, а без кофе я не живу.

Вы завтракали?

— Нет.

— Вам надо выпить горячего чаю и что-то съесть. Идемтена кухню, и после завтрака я вам все расскажу. А там уж вы сами будете думать…

Он с наслаждением выпил стакан горячего чаю, но есть не мог.А Белла Львовна медленно и задумчиво пила свой кофе. Он чувствовал, что сейчасуслышит что-то тяжелое, что-то такое, что может отравить его спокойную жизнь… Аможет, уйти?

Не знал, и не надо. Ника сделала какой-то там выбор, ну и наздоровье, а я-то тут при чем? Но он сидел и умоляюще смотрел на старую женщину.

— Белла Львовна, к чему эти тайны? Расскажите все какесть, — наконец взмолился он. — Я так понимаю, что во всем этом вывините меня, так, может, я смогу хоть отчасти оправдаться…

— У вас есть сигареты? — вдруг спросила она.

— Я давно бросил.

— Я тоже…

— Может, сбегать?

— Да нет, ни в коем случае… Просто тяжело заводить этотразговор…

Господи, что ж там такое?

— Не знаю, с чего и начать… Видите ли, когда вы решилиостаться за границей, вернее, когда это стало известно, Ника, конечно, былаубита, но ни одного худого слова в ваш адрес не только не сказала, но и другимне позволяла… Хотя многие от этого пострадали в вашем институте, да и саму Никутаскали в КГБ…

— Я ее спрашивал, она сказала, что ничего такого небыло!

— Она не хотела вспоминать, боялась показаться вамнеблагополучной, несчастной…

— Она несчастна? Из-за меня?

— Да нет, из-за себя скорее…

— Ее мучили гэбэшники?

— Тогда? Нет, то есть это было очень неприятно, ноничего такого уж страшного. Там тоже не сплошь идиоты сидели, поняли, что онапросто наивная влюбленная девочка… Но вот потом, когда пришло известие о вашейсмерти…

— Что тогда? — замирая, спросил он.

— Тогда она просто сошла с ума. Она повсюду и во весьголос заявляла, что вас убило КГБ, что вы, будущий великий ученый, выбралисвободу, а вас убили на взлете, ну и еще всякую такую гневную чушь… Ее пыталисьвразумить, но куда там! В результате ее выперли из института, но это бы ещеполбеды… Эта дуреха связалась с какими-то сомнительными диссидентами, вела себяболее чем неосторожно, я деталей не знаю даже, но, короче, ее арестовали, и врезультате она оказалась в психушке…

— О господи!

— Она просидела там около полугода, ее мать и МаркЛернер сводили землю с небом, чтобы ее вытащить, но помогло то, что у нееобнаружили тяжелую форму туберкулеза и сочли за благо выкинуть из больницы. Воттут-то мы и познакомились, я ее лечила. И с Аллочкой они вскоре оченьсдружились, хоть я поначалу это и не одобряла.

Она не хотела лечиться, хотела умереть, она была сломленасовершенно, но Марк… Как же он ухаживал за ней, как любил… Они поженились,когда ей стало лучше, но ничего хорошего из этого брака не вышло…

— Об этом она мне говорила, но как-то вскользь, —потрясенно произнес он. — А что дальше?

— Дальше? Она ушла от Марка, жила с матерью, но вскореу матери случился инсульт, ее парализовало, и Ника три года была буквальноприкована к ней, денег не было, она как-то перебивалась, друзья помогали помере сил, потом мать умерла — и Ника исчезла.