И тут он увидел ее. Она быстро шла к его машине и чему-тоулыбалась. Хочу, подумал он, хочу смертельно, больше всего на свете, только ее,и больше никого!

— Там впереди трейлер опрокинулся, а из него коробкивысыпались, столько коробок! Но, кажется, скоро их уберут! — радостносообщила она.

Странно, она отсутствовала всего минут десять, но за этовремя в ней что-то переменилось, словно спало напряжение, сломался какой-тобарьер. Она уже не казалась такой неприступной.

— Что ты так на меня уставился? — со смешкомспросила она.

— Ты очень красивая.

— Ты находишь? Это приятно, через столько лет услышать…Кстати, раньше ты никогда не говорил, что я красивая.

— Не выдумывай!

— Нет, правда-правда! Говорил, что я самая лучшая,самая очаровательная, это было, а вот красивой не называл…

Черт побери, она кокетничает!

— Скажи мне одну вещь, только честно…

— Спрашивай!

— Зачем все-таки тебе понадобилось объявлять себямертвым?

— О, это долгий разговор…

— А куда нам спешить? Мы тут проторчим битый час, иехать еще долго…

— Понимаешь, все это не так просто. И в то же времяпросто до неприличия… По большому счету, это была шутка…

— Шутка?

— Как бы это объяснить? Мне ведь предложили остаться,посулили прекрасную работу, а я знал, что в Союзе у меня перспективы мизерные ив научном и в материальном плане, и, когда мама вдруг умерла, я подумал: этоперст судьбы, мама отпустила меня на свободу, тем более что сообщение о еесмерти дошло до меня, когда ее уже похоронили. Но все оказалось достаточносложно, особенно в эмоциональном плане, надо было себя полностью перестроить,приспособиться к новым условиям, к языку, да и вообще… Я сказал себе: ты долженэто сделать.

— Влад, что ты толчешь воду в ступе? Я вполне способнапонять тебя, более того, я и тогда тебя поняла. Тебе было тяжело, кто жеспорит. Но умирать-то зачем?

— Ты же говоришь, что не поверила?

— Да, но все же хотелось бы понять твои мотивы.

— Да это вышло почти случайно…

— То есть?

— Понимаешь, один человек, мой научный руководитель,который много для меня сделал на первых порах, очень меня поддерживал, так вотон, видя, что я впадаю в депрессию, посоветовал мне полностью отрешиться отпрошлого, тогда ведь казалось, что к нему никогда возврата не будет… Так вотон…

Он предложил мне… его приятель тогда собирался в Москву, онбыл журналистом и…

— Это он позвонил мне с тем сообщением?

— Да, мне в тот момент показалось, что это выход, я зачеркнупрошлое, вернее, не так, я вычеркну себя из твоей жизни, пустота быстрозаполнится… Я подумал: она будет ждать, надеяться, годы уйдут, а так… ей станетлегче, погорюет и забудет, а я начну совсем новую жизнь, даже имя сменю.

— Да? И как же тебя зовут?

— Вэл Мартин.

— Шикарно звучит, не то что Владислав Мартыненко.

Он грустно усмехнулся:

— Наверное, это было глупо, но тем не менее,согласившись стать живым трупом, я как-то встряхнулся, вышел из депрессии ибуквально попер.

— Попер? Куда попер?

— Вверх. Я многого добился, у меня большое имя в моейобласти.

— Но это не твое имя!

— Мое, давным-давно мое! Дело ведь не в том, как яназываюсь, а в том, что я собой представляю! Я состоялся, Ника, это главное!Конечно, я не мог даже вообразить, что через несколько лет этот советскиймастодонт сдохнет, но я все равно бы уехал, у вас ведь наука развалилась…

— Это я понимаю и не осуждаю тебя, ты не думай, простоя хотела понять… Теперь поняла. Ты пошутил… У тебя случайно нет жвачки?

— Жвачки? — удивился он. — Есть. Вот возьми.

— Какой-то противный вкус во рту, наверное, от устриц…Спасибо.

— Ты, вероятно, хочешь спросить, почему же я потом необъявился, когда у вас все изменилось?

— Да нет, тут как раз все ясно… Отрезанный ломоть…

— Я думал тогда об этом, но все было так зыбко поначалу, казалось, дали вам глоток свободы, а потом еще хуже закрутят гайки… Даи вообще, у меня в те годы столько всего было… Я не хотел глубоко вникать,многие у нас ловили каждое слово из Союза, а я не хотел…

— Несмотря на акцент, ты все же хорошо говоришьпо-русски, а то я с некоторыми эмигрантами общалась — тихий ужас! «У меня дом стремя бедрумами! В пище не должно быть много карбонгидрэйта»…

— Что поделать, эмигрантская болезнь. Но к черту всеэто! Главное, что мы с тобой сидим тут в пробке посреди Европы…

— И у обоих от этого едет крыша, — засмеялась она.

— Какая крыша? Теперь так говорят?

— О да, очень популярное выражение, тем более что и насамом деле почти у всей страны крыша съехала во многих смыслах.

— Значит, ты на меня не сердишься?

— Я уж сказала, что нет.

— Я имел в виду не мое бегство.

— А что? — Она лукаво на него посмотрела.

Его бросило в жар.

— А ты знаешь, я ведь тебя похитил.

— Да? Этот «Фольксваген» поуютнее, чем лодочка наДнестре.

Черт, сколько же общих воспоминаний…

— Пожалуй, — улыбнулся он. — Я тебя везу не вБонн, а в Амстердам. Только не кричи, ладно?

Неожиданно она расхохоталась:

— Я почему-то так и думала… Черт с тобой, только надопозвонить Алле. Она будет волноваться.

Фантастическая женщина! Он протянул ей телефон.

— Белла Львовна, это Ника! Пожалуйста, позовите Аллу!Ее нет? Тогда передайте ей, что мы решили съездить еще в Амстердам, да-да, вАмстердам. Я завтра Аллочке позвоню. Спасибо. Все в полном порядке!

Он был озадачен. Она согласилась ехать в Амстердам! Ипохоже, на все остальное тоже согласна. А впрочем, лучше не спешить… А то малоли… Не надо ее вспугивать.

— Влад, но мы остановимся в разных номерах! — тутже напомнила она.

— Естественно.

— Похищение… Похищение Европы, нет, похищение вЕвропе, — задумчиво проговорила она.

О господи! Странно, раньше, в той, прошлой, жизни у них небыло такого, чтобы они читали мысли друг друга, или он не замечал, считал, чтоэто в порядке вещей? Наверное, просто не придавал значения… а если это и тогдабыло, как могло сохраниться после стольких лет?

Но тут пробка мало-помалу начала рассасываться.