что, если временное правительство Германии сможет предотвратить полный крах поставок продовольствия до созыва демократически избранного Национального собрания в феврале 1919 года, «ситуация будет спасена». Большинство немцев, включая либералов, консерваторов и большинство социалистов, поддерживали демократию. Даже во время войны среднестатистический немец не страдал от беспричинной расовой ненависти. Большинство рассматривало войну как самооборону от французов и британцев. Позже во время войны многие немцы стали скептически относиться к пропаганде своего правительства. Они поддержали «14 пунктов»[45] президента Вудро Вильсона и заявления премьер-министра Дэвида Ллойда Джорджа, что Союзники борются не за уничтожение Германии, а против немецкого милитаризма.

По большому счету, немцы теперь были друзьями демократии и любили Великобританию, но Британия этого не осознавала. Соединенное Королевство было зациклено на коммунистах. Белл отметил, что, хотя крайне левые социалисты-экстремисты, примкнувшие к российскому коммунизму, занимали немало места в британских газетах, по сути они по-прежнему были бессильны. И хотя крайне правые воинствующие расисты надеялись отомстить за себя в новой войне, Белл обнаружил «отсутствие аппетита к войне у широкой общественности». Таким образом, на данный момент демократия твердо взяла верх. К сожалению, это означало, что вина за бедность Германии ляжет на демократию.

Это была опасная ситуация. Но послевоенная Германия для многих британских чиновников не стояла в приоритете. Они были озабочены новой войной Союзников против коммунизма в России, мировой войной в миниатюре в Архангельске и Мурманске. Подобно модели Великой войны в масштабе 1:133, в Гражданской войне участвовали чисто символические британские, канадские, французские, американские, сербские и итальянские войска, сражавшиеся вместе со своими русскими союзниками (белыми монархистами) против своих русских врагов (красных коммунистов). Оказавшись между пацифистскими требованиями ничего в России не делать и требованием Уинстона Черчилля начать полномасштабное вторжение, британцы пошли на компромисс: начали совсем небольшое вторжение. Этого было достаточно, чтобы разозлить коммунистов в России, но недостаточно, чтобы победить их. Белл в одном из своих отчетов пошутил, что британская политика в отношении России подобна писателю, который не знает, ставить ли запятую, и ставит совсем крошечную.

Было широко распространено подозрение, что Союзники «желают продолжения беспорядков в России без решительной победы какой-либо стороны». Если бы они либо остались в стороне, либо начали полномасштабную войну, они могли бы добиться успеха, но вот эта вялая война только разожгла беспорядки, а также усилила правых Германии. Они получили поддержку со стороны немцев среднего и высшего класса, напуганных российской угрозой.

Но скорый коммунистический захват страны был преувеличением. Сами основания Ноябрьской революции в Германии делали ее дружественной социал-демократическому центризму, но не коммунизму. Во-первых, в конце войны общественность была недовольна старым правительством. Близкие союзники немецкой бюрократии стали богаче, а почти все остальные стали беднее. Во-вторых, люди, которые позже стали сторонниками революции, до падения правительства ясно предупреждали о необходимости реформирования коррумпированной системы. Они были умеренными реформаторами, а не радикалами или оппортунистами. После падения милитаристов эти реформаторы стали новым правительством.

Победившие демократические немцы не понимали, что в конце ноября, через две недели после установления нового режима, английские политики и газеты все еще считали их врагами. Белл настаивал на том, что все доказательства указывают на демократическую добросовестность революционного правительства. Типичные немецкие социалисты хотели социального прогресса там, где это имело смысл, но только законными, демократическими средствами.

Центристский путь сразу же поставил демократически-социалистическую революцию в Германии в противоречие с воинствующим коммунизмом левой группы Спартакистов, возглавляемой Карлом Либкнехтом, которая выступала за революцию в русском советском стиле и немедленное перераспределение собственности. Советский – это русское слово, от существительного «советы» (Rat по-немецки). Белл обычно использовал слово «советский», потому что оно было знакомо британцам, но изначально коммунизм был немецкой идеей, а не российской.

Дружественные отношения коммунизма Карла Маркса и немецкой демократии в среде левых социалистов могут смущать современных людей, учитывая геноцидальные обороты, которые принял коммунизм в Советском Союзе, Китае, Камбодже и других странах[46]. Может сложиться впечатление, что Маркс и политические убийства обязательно связаны. Но Маркс, писавший в прошлом столетии, призывал к миру и был вдохновлен американским примером революции, целью которой было представительство, а не геноцид. Поэтому неудивительно, что многие немецкие социалисты не видели противоречия между Марксом и демократией.

Белл продолжал объяснять Бордену сложную политическую ситуацию. Во время революции, сказал он, Советы были созданы по всей Германии, параллельно с демократизацией Национального собрания. Вопрос теперь заключался в том, будут ли Советы или Национальное собрание верховенствовать или сложится компромисс.

Яростные спартакисты Либкнехта тоже представляли собой отдельную силу, но все еще были маргинальными. Когда они предложили создать «Красную гвардию труда для защиты революции», почти все ораторы Солдатских советов решительно осудили это. Эти советы представляли собой совещательные органы рабочих, вдохновленные теорией Маркса. Они должны были стать новыми руководящими структурами страны или, по крайней мере, войти в органы управления. Большинство солдат хотели, чтобы демократия победила, а советы стали ее частью. «Их решимость не подвергаться давлению со стороны экстремистов остается такой же сильной, как и прежде», – настаивал Белл.

Что ждет Германию в будущем? Многое зависело от Великобритании. Белл сказал, что двое из его знакомых работали в немецкой национальной электроэнергетической службе и срочно оформляли необходимые документы, чтобы покинуть страну. Эти люди считали, что страну ждет безрадостное будущее.

Поводов для пессимизма было предостаточно. Германию сокрушали голод, болезни, безработица, долги и обязанность производить репарационные выплаты без национального дохода. Но немецкой демократии нужно было что-то делать. Излюбленным решением было остановить банковскую панику, включив печатные станки и выпустив огромное количество «сомнительных бумажных денег». Это вызвало сильную инфляцию. Несмотря на то что сама Германия никогда не была полем сражений Великой войны, невидимый пожар пронесся по стране, уничтожая богатство и сжигая ценность денег. Инфляция быстро привела к обеднению патриотически настроенных немцев, таких как философ Гуссерль, который вложил все в теперь уже бесполезные военные облигации. Между тем она вознаграждала граждан, которые делали ставку на падение своей страны, открывая короткие позиции на фондовой бирже. Крепкий средний класс разорялся, а безрассудные спекулянты богатели.

Выглядела ситуация плохо, но Белл, сидевший в богато обитом кресле напротив Бордена, обратился к оптимистичному варианту. Премьер-министр внимательно слушал. Канада получит гораздо больше выгоды от свободной демократической Германии, с которой у нее были хорошие торговые отношения, чем от обездоленной страны, вынужденной расстаться с последним. Канада отказалась от своей доли репараций. Но этого недостаточно, ведь остальные враги Германии военного времени выстроились в очередь за своей.

Белл предложил схему финансового спасения Германии, которая в то же время стала бы спасением для Европы. Во-первых, он призвал