Он и его преследователь исчезли из вида, перескакиваяогромными прыжками по три ступеньки. Клубок прибывающих, отъезжающих ивстречающих наблюдал за ними со сдержанным интересом минуту, а затем всевернулись к своим занятиям, как будто ничего не произошло. Ричардс стоял вочереди, дрожа от озноба. Он рухнул на сиденье в конце автобуса, и несколькоминут спустя машина с рокотом вползла вверх по склону, остановилась и влилась впоток транспорта. Полицейский и его жертва исчезли в большой толпечеловечества.

Если бы у меня был пистолет, я бы убил его на месте, думалРичардс. Боже. Боже мой.

А вслед за этим: в следующий раз это будет не карманный вор.Это будешь ты. Он достанет пистолет в Бостоне. Так или иначе. Он вспомнил словаЛоулина, что он столкнет хотя бы нескольких из них из окна, прежде чем еговозьмут. Автобус катил на север в сгущающейся темноте.

Счет продолжается…

Здание ИМКА находилось в верхней части Хаништон Авеню. Онобыло огромным, почерневшим от времени, старомодным и неуклюжим. Оно стояло водном из лучших некогда, в середине прошлого века, кварталов Бостона. Оновозвышалось здесь как стыдливое напоминание о другой эпохе, другом времени, всееще мигая своими старомодными неоновыми буквами в сторону порочноготеатрального квартала. Оно напоминало скелет убитой идеи.

Когда Ричардс вошел в вестибюль, портье ругался с маленькимгрязным негритенком в килбольной майке, такой огромной, что закрывала досередины его голубые джинсы. Спорной территорией был автомат по продажежевательной резинки, стоявший между дверями вестибюля.

– Я потерял никель, болван! Я потерял мой никель!

– Если ты не уберешься отсюда, я позову здешнего детектива,малыш. Кончено. Я устал с тобой разговаривать.

– Но эта проклятая машина съела мой никель!

– Прекрати ругаться, маленький мерзавец! – Портье, на видлет тридцати, но высохший и преждевременно постаревший, протянул руку и затрясмайку. Она была слишком большой, чтобы он мог затрясти и мальчишку внутри. –Теперь убирайся отсюда. Разговор окончен!

При этих словах почти комическая маска ненависти инеповиновения на черном круглом лице сменилась оскорбленной агониейнепонимания.

– Слышь, мой последний никель! Дерьмовая машина съела мойникель! Эта…

– Я немедленно зову сыщика. – Портье направился к пульту.Его пиджак, беженец с дешевой распродажи, устало трепыхался вокруг его тощегозада.

Мальчишка пнул корпус машины и бросился наутек.

– Дерьмовая-белая-свинья-сукин-сын!

Портье проследил за ним глазами, так и не нажав реальную иливымышленную кнопку вызова службы безопасности. Он улыбнулся Ричардсу, показавстарую клавиатуру с недостающими клавишами.

– Невозможно стало разговаривать с цветными. Я бы держал ихв клетке, если бы я управлял Системой.

– Он, правда, потерял никель? – спросил Ричардс,регистрируясь как Джон Диган из Мичигана.

– Если и так, все равно он его украл, – сказал портье. –Думаю, что да. Но если бы я дал ему никель, то к вечеру здесь было бы две сотнипопрошаек, утверждающих то же самое. Где они учатся этим выражениям? Хотел бы язнать. Почему их родителям все равно, чем они занимаются? На сколько выостановитесь, мистер Диган?

– Еще не знаю. Я здесь по делу. – Он попробовал изобразитьсальную улыбку и, когда почувствовал, что это удалось, сделал ее шире. Портьенемедленно признал ее (может быть, по своему собственному отражению,смотревшему на него из глубины стойки из искусственного мрамора, отполированноймиллионом локтей) и улыбнулся в ответ.

– С вас пятнадцать пятьдесят, мистер Диган. – Он подтолкнулчерез стойку ключ, привязанный к потертому деревянному номерку. – Номер 512.

– Спасибо. – Ричардс заплатил наличными. Никакогоудостоверения. Слава Богу, что существует ИМКА.

Он перешел к лифтам и заглянула коридор, где была БиблиотекаХристианской Литературы. Она была тускло освещена засиженными мухами желтымишарами; старик в пальто и галошах изучал трактат, медленно и методичнопереворачивая страницы дрожащим смоченным пальцем. Ричардс слышал затрудненныйсвист его дыхания от своего места у лифтов и испытывал смесь печали и ужаса.

Лифт, бренча, остановился, и двери с одышкой раздвинулись.Когда он входил внутрь, портье громко сказал:

– Это грех и позор. Я бы всех их в клетку посадил.

Ричардс поднял глаза, думая, что портье обращается к нему,но тот не глядел ни на кого конкретно. Вестибюль был пусти очень безмолвен.

Счет продолжается…

Пятый этаж вонял мочой. Коридор был достаточно узким, чтобывызвать у Ричардса приступ клаустрофобии, а ковер, который когда-то былкрасным, вытерся посредине до отдельных нитей. Двери были грязно-серого цвета,а некоторые из них хранили следы свежих ударов, пинков или попыток взлома.Надписи через каждые двадцать шагов сообщали, что «КУРИТЬ В ХОЛЛЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯРАСПОРЯЖЕНИЕМ НАЧАЛЬНИКА ПОЖАРНОЙ ОХРАНЫ». В центре располагался общий туалет,и зловоние стало еще более острым. Этот запах автоматически ассоциировался дляРичардса с отчаянием. Люди беспокойно метались за серыми дверями, как звери вклетках – звери, слишком уродливые и страшные, чтобы их видеть. Кто-то протяжнопел пьяным голосом снова и снова то, что должно было означать «Аве Мария».Странные булькающие звуки раздавались из-за другой двери. За следующей –мелодия в стиле кантри-вестерн («Позвонить нет денег. О, как я одинок…»).Шаркающие звуки. Одинокий скрип постельных пружин -должно быть, кто-то играет вкарманный бильярд. Рыдания. Смех. Истерические проклятия пьяного спора. А завсем этим – молчание. Молчание. Молчание. Человек с устрашающе впалой грудьюпрошел мимо Ричардса, не взглянув на него, в одной руке он нес кусок мыла иполотенце, на нем были пижамные штаны, подвязанные веревкой. На ногах надетыбумажные шлепанцы.

Ричардс отпер свой номер и вошел. С внутренней стороны былзасов, и он запер его. В комнате стояла кровать с почти белыми простынями исписанным армейским одеялом. Стол с недостающим ящиком. Изображение Иисуса настене. Стальной стержень с двумя крючками для одежды, задвинутый в угол… Большеничего, не было, кроме окна с видом в пустоту. Было 10:15.

Ричардс повесил пиджак, сбросил ботинки и лег на кровать. Онпочувствовал, каким отверженным, никому не известным и ранимым был он в этоммире. Вселенная вопила и грохотала, и ревела вокруг него, как огромный ибезразличный драндулет, несущийся с горы к краю бездонной пропасти. Его губызадрожали, и он заплакал.