– Спасибо вам, мистер Ричардс, за урок мудрости. – Презрениестало более ощутимым, и толпа, почти смолкнувшая, жадно пожирала его. – Неподелитесь ли вы с публикой, сидящей здесь в студии и у себя дома, сколько вырассчитываете продержаться?

– Я хочу сказать всем здесь в студии и у себя дома, что этоне моя жена! Это была дешевая подделка…

Толпа заглушила его. Вопли ненависти достигли почтилихорадочного накала. Томпсон подождал, минуту, чтобы они утихли, и повторил:

– Сколько вы надеетесь продержаться, мистер Ричардс?

– Я надеюсь протянуть все тридцать дней, – холодно ответилРичардс. – Не думаю, что у вас есть кто-нибудь, чтобы справиться со мной.

Снова вопли. Поднятые кулаки. Кто-то бросил помидор.

Бобби Томпсон вновь обратился к публике:

– С этими последними словами дешевой бравады мистер Ричардссойдет со сцены. Завтра в полдень охота начинается! Запомните его лицо! Ономожет оказаться рядом с вами в пневмобусе… на самолете… перед стереовитриной…на местном килбольном стадионе. Сегодня он в Хардинге. Может быть, завтра – вНью-Йорке? В Бойсе? В Альбукерке? В Колумбусе? Тайком прокрадывается в вашидома? Донесите на него!

– ДАА!!!

Ричардс вдруг сделал непристойный жест – обеими руками. Наэтот раз никак нельзя было подумать, что рывок на сцену симулирован. Ричардсабыстро вытолкали через левый выход прежде, чем они успели разорвать его накуски перед камерой, лишив таким образом Систему предстоящего пикантногорепортажа.

Счет продолжается…

В боковом помещении Киллиэн корчился от удовольствия.

– Прекрасное выступление, мистер Ричардс! Прекрасное! Черт,если бы я мог дать вам премию. Этот жест… великолепно!

– Наша цель доставлять удовольствие, – сказал Ричардс.Изображение на мониторах растворялось, уступая место рекламе. – Дайте мнепроклятую камеру и идите на…

– Последнее не обещаю, – осклабился Киллиэн, – а камера вот.

Он взял ее из рук техника, ласково баюкающего ее…

– Со всем оборудованием и готова для съемки. А здесь пленки.– Он протянул Ричардсу маленькую, на удивление тяжелую продолговатую коробочку,завернутую в промасленную ткань.

Ричардс бросил камеру в один карман, пленки – в другой.

– О'кей. Где лифт?

– Не так быстро, – остановил его Киллиэн. – У вас естьминута… даже двенадцать, строго говоря. Ваш двенадцатичасовой дрейф начинаетсяофициально в шесть тридцать.

Снова раздались вопли ненависти. Оглянувшись через плечо,Ричардс увидел на экране Лоулина. Его сердце забилось в сочувствии.

– Вы мне нравитесь, Ричардс, и я думаю, вы себя хорошопокажете, – начал Киллиэн. – У вас есть некий грубый стиль, которым ябесконечно восхищаюсь. Видите ли, я коллекционер. Пещерное искусство идревнейшая культура Египта – область моих интересов. Вы больше напоминаетепещерное искусство, чем мои египетские урны, но дело не в этом. Я хотел бысохранить вас – для коллекции, если угодно, – как собирают и хранят пещерныерисунки Азии.

– Беги, хватай запись колебаний моего мозга, сволочь. Онаесть в досье.

– Я хотел бы дать вам небольшой совет, – продолжал Киллиэн,не обращая внимания на его слова – У вас нет никакого реального шанса, его и неможет быть, когда вся нация охотится за одним человеком, а Охотники обладают невероятносложным оборудованием и подготовкой. Но если вы затаитесь, вы протянете дольше.Используйте лучше свои ноги, чем любое оружие, которое вам удастся заполучить.И держитесь поближе к своим. Он поднял палец, чтобы подчеркнуть значение своихслов. – Добропорядочные граждане, сидящие там, ненавидят вас за смелость. Выдля них символ нашего темного и расколотого времени. То, что происходило там,было не только шоу и специально подобранная публика. Они ненавидят вас засмелость. Чувствуете это?

– Да, – ответил Ричардс. – Я-то понял. Я их тоже ненавижу.

Киллиэн улыбнулся.

– Поэтому они вас убивают. – Он взял Ричардса за локоть;пожатие было неожиданно крепким. – Сюда.

Позади них Бобби Томпсон ощипывал Лоулина к полномуудовлетворению публики.

Вниз по белому коридору, шаги эхом отдавались в пустоте –один. Совсем один. Один лифт в конце коридора.

– На этом месте мы расстанемся, – произнес Киллиэн. –Скоростной лифт на улицу. Девять секунд.

Он предложил руку – в четвертый раз, и вновь Ричардс отвергее. Все же он помедлил.

– Что если я поднимусь наверх? – он указал кивком головы напотолок и восемьдесят этажей над ним. – Кого мне убивать там, наверху? Кого мнеубить, если я доберусь до самого верха?

Киллиэн мягко рассмеялся и нажал кнопку рядом с лифтом,двери раздвинулись.

– За что вы мне нравитесь, Ричардс, – вы широко мыслите.

Ричардс вошел в лифт. Двери стали сближаться.

– Затаитесь, – повторил Киллиэн, и Ричардс остался один.

У него перехватило дыхание, когда лифт ринулся вниз.

Счет продолжается…

Лифт выходил прямо на улицу. Полицейский стоял у двери лицомк Мемориальному Парку Никсона, но он не взглянул на выходящего Ричардса; онтолько задумчиво побарабанил по дубинке и уставился в мелкую изморось, стоявшуюв воздухе.

Мелкий дождь принес в город ранние сумерки. Огни загадочномерцали в темноте, а люди, идущие по Рэмпарт Стрит в тени Здания Игр, казалисьбесплотными тенями, так же, как и сам Ричардс. Он глубоко вдохнул влажный, спривкусом серы воздух. Было приятно, несмотря на привкус. Казалось, что онтолько что вышел из тюрьмы на волю, а не из одной сообщающейся камеры в другую.Воздух – это хорошо. Воздух – это прекрасно.

Держитесь поближе к своим, сказал Киллиэн. Конечно, он былправ. Не нужно быть Киллиэном, чтобы понимать это. Или сознавать, что самаяжаркая охота будет в Ко-Оп Сити, как только закончится передышка, но к этомувремени он будет за горами и далеко отсюда.

Он прошел три квартала и помахал такси. Он надеялся, чтоФри-Ви в машине будет сломан – как в большинстве из них, – но этот был врабочем состоянии и включен на канал А-1, где ярко светились заключительныекадры «Бегущего». Дерьмо.

– Куда, приятель?