– Успеем, – заверил он, повторил: – Мы некрючкотворцы. Если появится хотя бы намек на угрозу, сразу же… надо проверить,подключены ли к Контрольной Службе… Если нет, то это повод, чтобы уже сейчасопустить их на землю и повязать…

Он на пару долгих секунд задумался, глаза стеклянные, затемсказал с облегчением:

– Да, все на полном контроле. Просто дурь играет,оригинальности захотели. Я угадал, там половина из общества дизайнеров. Непонимаю, что в их телах-пластинках замечательного? По мне это тот же «Черныйквадрат» Малевича. Который, кстати, как я рассмотрел недавно, и не квадратвовсе.

Дважды переносил захоронение, ибо планету стремительноперестраивают, поверхность уже порекопана вся трижды. Уже взялись разрушать«бесполезные» горные хребты, орошать пустыни, а среди непомерного Тихого океанаподнимать обширные острова. Пока что острова, но уже есть осторожные расчеты посотворению огромного материка, который ляжет таким образом, что не затронетсложившиеся теплые течения.

Наконец просто забрал косточки, уцелели даже клочья одежды,наплакался едкими слезами, сложил все в металлический сосуд и еще раз повторилсвою клятву.

Которую никогда не забываю.

Кроме той огромной армии наноботов, что выпущены дляпреобразования поверхности планет, еще миллиарды охотятся за кометами иастероидами, разбирают на составные и собирают уже в виде космических станций,что и станциями называть неловко – огромные города в невесомости, равныепо размерам Парижу или Лондону.

Сегодня Кондрашов вдруг остановился перед окном, охнул.Когда он наклонился к нижнему ящику, за окном был город треугольныхнебоскребов, похожих на старинные трехгранные штыки, а когда выпрямился –за окном в дикой красе раскинулся фантастический мегаполис, где каждое зданиевознесено на прозрачном стержне на дикую высоту, к тому же все здания абсолютнокруглые, идеальные шары, и если бы не диаметр в тридцать-сорок километров, тамжить было бы неуютно.

– Да что же они вытворяют, – выдохнул Кондрашов ссердцем. – Я ж не успеваю ахать!

– Нанотехнологии в действии, – заметил я, самошарашенно любуясь мгновенно перестраивающимся городом. – Сам понимаешь,когда стены и все-все состоит из дециллионов наноботов…

Он огрызнулся раздраженно:

– Да умом я все понимаю!

– Дисциплинируй чуйства, – посоветовал я.

– А сам ты дисциплинируешь?

– Ну… они меня пока не подводят.

– И не бунтуют?

– Бунтуют, – признался я, – но как-тодоговариваюсь. Ищу консенсус.

– А нейтрализовать, – спросил он с расстановкой, –блокировать или как-то поставить под контроль…

– Так они и так под контролем, – объяснил я.Пояснил: – Только под моим. В смысле, под волевым контролем.

– А под медикаментозный… механический, силогенный или«Контроль-76»?

– С ума сошел, – ответил я с испугом. – Этовообще-то… перестать быть человеком!

Он вздохнул.

– Я тоже… сердце и все внутренности заменил на искусственные,а к психике боюсь и притронуться. Потому и ахаю вот, как деревенский Ванька привиде паровоза.

– Все ускоряется, – напомнил я. – Ты не одинахаешь.

– Да знаю, – ответил он. – Но это умом. А вотчувства еще… человечьи. Только-только вошли в новый причудливый мир, и… надо веще более причудливый! Это уж слишком. Надо в этом сперва обжиться, привыкнуть,ощутить своим привычным. Потом начнем малость бурчать, что скучно, нет перемен.Тогда понемногу и созреем… А так?

Я промолчал, он прав, беспощадно прав. Этот мир выглядитневероятным, его не поняли бы мои родители, как и многие из моих ровесников. Онужасает, от него трепет по нервам, но смутно понимаем, что как-то можемзаставить себя его понять и принять. Во всяком случае, приживемся. Но тот, чтомаячит за ним, – тот вообще нечеловеческий, для каких-то чудищ…

Кондрашов появился блестящий, как из ртути, переливающийся,весь из жидкого металла. Я попытался заглянуть, что у него внутри, нонейтридная шкура не пропускает даже гамма-лучи, а Кондрашов удовлетвореннозасмеялся.

– Что, зубки обломали, шеф?.. То-то еще будет!

– В самом деле? – усомнился я.

– А почему нет?

– Слабый разум, – напомнил я.

Он сказал обидчиво:

– Хотя бы сказали точнее – «слабый сверхразум»!..Ничего, все впереди, шеф!

– Только не думай о белом медведе, – посоветовал я.

– Не буду, – ответил он уверенно, лицо веселое, на фигмне какой-то медведь, потом насторожился: – А что за медведь?

– Да он у всех разный, – объяснил я. – У Огнивца,например, медведем был смысл послесмерти. У Зиккеля – астральный буддизм,у Карела Зейчика – попытки достичь самадхи, а Клемансо свихнулся насверкающей трубе света, по которой летишь, летишь…

Он зябко передернул плечами. Щеки заиндевели, от негопахнуло абсолютным холодом.

– Страсти какие рассказываете, шеф. У меня уже двестисемьдесят три во внутренностях! Прямо ужастик всех ужастиков.

– То ли еще будет, – пообещал я.

Наконец-то началась операция, в которую многие уже неверили, – «Крионика». Медицинский Центр заявил, что готов приступить кразмораживанию даже самых первых пациентов, заморозка которых проводилась вабсолютно неверных условиях, когда образовывавшиеся кристаллики безнадежноразрывали клетки, повреждали нейроны. Эти люди, если их разморозить, умрутраньше, чем кончится процесс размораживания. Они уже мертвы, убиты надежнее,чем если бы по ним прогнали колонну танков.

Однако наноботы теперь могут поклеточно восстановитьразрушенные тела, срастить нейроны, даже вернуть старческие тела в болеемолодое состояние, после чего пациента можно пробудить в новом мире. Явосстанавливаю старушку Светлану.

Я вспомнил про Светлану, однако сегодня на конференцию вПариже, это три дня долой, потом нужно просмотреть полученные образцы, а ещеобязательно побывать в Австралийском вычислительном центре, а это хоть и всегодва часа на сверхскоростном прыгуне, но выбьет еще на неделю.

Для Светланы нужно выбрать не меньше чем недельку. Я осталсяединственным, кого она знает и вспомнит, а это значит, что мне придется побытьс нею первые дни. И так шок будет слишком велик.

Когда я наконец прибыл в серое мрачное здание, администратормоментально сверился с документами, взглянул на меня с интересом.