Ну ладно, мне нужно будет прорваться через ворота. Нужнобудет совершить чудеса красноречия в разговорах с остальными жильцами здания,каждый из которых снимает квартиру у светловолосого француза Лестата де Лионкура,а он, должен добавить, прекрасно с ними обращается. Нужно будет убедить их, чтоя – французский кузен их домовладельца, приехавший в его отсутствие присмотретьза пентхаусом, и мне любой ценой необходимо попасть внутрь. Пусть придетсявоспользоваться отмычкой! Или топором! Или даже пилой. Дело техники, какговорится в этом веке. Я должен попасть внутрь.

И что потом? Взять кухонный нож – так как в доме имеютсяподобные вещи, хотя, видит Бог, в кухне я никогда не испытывал потребности – иперерезать свое смертное горло?

«Нет. Позвони Дэвиду. В мире больше не осталось никого, ккому ты мог бы обратиться. И только подумай, какие жуткие вещи скажет тебеДэвид!»

Едва перестав размышлять об этом, я сразу же погрузился вгнетущее состояние отчаяния.

Меня изгнали. Мариус. Луи. Из-за моего безрассудства ониотказали мне в помощи. О, это правда, я дразнил Мариуса. Я отверг его мудрость,его общество, его законы.

О да, я сам на это напросился, как зачастую выражаютсясмертные. И я совершил отвратительный поступок, выпустив в мир Похитителя Тел,наделенного моей силой. Это правда. Снова признан виновным в колоссальныхошибках и экспериментаторстве! Но разве мне приходило в голову, что это значит– полностью лишиться своей силы и смотреть на все глазами чужака? Остальные всезнали; должны знать. И они позволили Мариусу прийти и вынести приговор, датьмне понять, что за свой поступок я становлюсь изгоем!

Но Луи, мой прекрасный Луи, как он мог от меня отречься?Если бы Луи требовалась помощь, я бросил бы вызов самим Небесам! Я такрассчитывал на Луи, так рассчитывал, что, когда проснусь сегодня ночью, в моихжилах будет течь прежняя кровь, могущественная, настоящая.

О Господи, я больше не из их числа. Я – ничто, всего лишьсмертный мужчина, сижу в душном теплом кафе, пью кофе – о да, конечно, приятныйна вкус – и жую сахарные пончики без малейшей надежды на то, чтобы вновьобрести свое славное место в сумеречном Элохиме.

Как же я их ненавидел. Как же я мечтал сделать им гадость!Но кого в этом винить? Лестата ростом в шесть футов два дюйма? Лестата с каримиглазами, довольно смуглой кожей и копной темных волос? Лестата с мускулистымируками и сильными ногами, ослабленными жестоким смертным ознобом? Лестата с еговерной собакой Моджо – Лестата, предающегося мыслям о том, как же ему все-такиизловить демона, сбежавшего не с его душой, как чаще всего бывает, но с еготелом, телом, которое уже, быть может – нет, даже не думай об этом! –уничтожено?

Разум подсказывал мне, что пока еще рано строить заговор.Кроме того, месть меня никогда особенно не интересовала. Месть волнует тех, ктов тот или иной момент терпит поражение. Я же еще поражения не потерпел,уговаривал я самого себя. Нет, пока нет. И куда более интересно представлятьсебе победу, чем месть.

Лучше подумать о мелочах, о том, что еще можно изменить.Дэвид должен меня выслушать. По меньшей мере, он должен дать мне совет! Но ведьбольше он ничего предложить мне не сможет? Как два смертных человека смогутугнаться за этим мерзавцем?

А Моджо проголодался. Он смотрел на меня большими умнымикарими глазами. С каким видом его разглядывали люди в кафе, как далеко обходилиони зловещее мохнатое существо с темной шерстью, мягкими розоватыми ушами игромадными лапами. Пора, пора кормить Моджо. В конце концов, старое клише оказалосьне таким уж избитым. Огромный кусок собачьей плоти остался моим единственнымдругом.

Была ли собака у Сатаны, когда его бросили в ад? Что ж,собака, должно быть, последовала бы за ним – в этом-то я был уверен.

– Как же мне быть, Моджо? – спросил я. – Какпростому смертному поймать Вампира Лестата? Или старейшие уже сожгли моепрекрасное тело дотла? Может быть, визит Мариуса означал именно это – дать мнезнать, что все кончено? О Боже! Что говорила ведьма в том жутком фильме? Какмогли вы так поступить с моей прекрасной порочностью? Моджо, у меня опятьподнимается температура. Все само собой образуется. Я умру!

Но, Отец Небесный, узри, как обрушивается солнце на грязныетротуары, взгляни, как под действием великолепного карибского света просыпаетсямой обшарпанный, очаровательный Новый Орлеан.

– Пошли, Моджо. Пора взламывать дверь. Тогда мы сможемпогреться и отдохнуть.

Остановившись у ресторана напротив старого Французскогорынка, я купил ему месиво из костей и мяса. Конечно, это подойдет. Добраяофицианточка наполнила целый мешок вчерашними объедками и охотно заверила меня,что собаке они очень понравятся. А как же я? Разве я не позавтракаю? Разве втакое прекрасное зимнее утро у меня нет аппетита?

– Попозже, милая, – ответил я, вкладывая ей в рукукрупную купюру. Единственное утешение – я все еще богат. По крайней мере, мнетак кажется. Но нельзя знать наверняка, пока не доберусь до компьютера и сам непрослежу действия поганого мошенника.

Моджо проглотил свою еду в канаве без единой жалобы. Вот этособака! И почему я не родился собакой?

Ладно, где, черт возьми, мой пентхаус? Мне пришлосьостановиться, подумать, прогуляться пару кварталов не в ту сторону и вернуться,прежде чем я наконец нашел его, с каждой минутой замерзая все больше и больше,хотя небо поголубело и солнце теперь светило очень ярко, – ведь я никогдане входил в это здание с улицы.

Попасть в него оказалось очень просто. Дверь с Дюмейн-стритлегко поддалась, и я захлопнул ее за собой. Да, но ворота… Это будет сложнеевсего, подумал я, волоча свои тяжелые ноги по лестнице, пролет за пролетом,пока Моджо любезно ожидал меня на лестничных площадках.

Наконец я увидел прутья решетки, приятный солнечный свет,сочившийся на лестницу из садика на крыше, и большие зеленые шелестящие листья,чуть-чуть подмерзшие по краям.

Но замок, как же мне удастся сломать замок? Я занималсяоценкой ситуации и мысленно подбирал необходимый инструмент – может быть,маленькая бомба? – когда до меня дошло, что в каких-то пятидесяти футах отменя находится дверь в мою квартиру и что она не заперта.

– О Боже, мерзавец и здесь побывал! – прошепталя. – Черт возьми, Моджо, он ограбил мое логово.

Конечно, это можно было рассматривать и как хороший признак.Мерзавец еще жив; с ним пока что не разделались. И я все еще могу егопоймать! Но как? Я пнул ногой ворота, и ногу пронзила острая боль.

Тогда я схватил их руками и безжалостно затряс, но старыежелезные стержни оставались такими же надежными, как и прежде. Их не сломатьдаже слабому призраку, такому как Луи, не говоря уже о смертном. Без сомнения,дьявол даже до них не дотрагивался, а вошел, как и я, с неба.