– Они бы так не поступили.

– Почему нет? Ты отдал этому демону разрушительную машину…

– Но он не умел ею пользоваться! Всего тридцать шесть часовпо смертным меркам! Луи, как бы то ни было, ты должен дать мне кровь. Оставьсвои лекции на потом. Соверши Обряд Тьмы, а я уж найду ответы на все этивопросы. Мы зря теряем драгоценные минуты и часы.

– Нет, Лестат. Не зря. Вот что я пытаюсь донести до тебя!Вопрос о Похитителе Тел и том теле, что он у тебя украл, не должен нас сейчасволновать. Важно то, что происходит с тобой – с твоей душой – вот в этом теле.

– Отлично. Как скажешь. А теперь преврати это тело ввампира, и побыстрее.

– Не могу. Или, говоря честнее, не буду.

Я бросился на него. Ничего не мог с собой поделать. И черезмгновение вцепился обеими руками в отвороты его жалкого, запыленного черногопиджака. Я потянул на себя ткань, готовый вырвать его из кресла, но он осталсясовершенно недвижим и тихо смотрел на меня с потрясенным и грустным лицом. Вбессильной ярости я отпустил его и остался стоять, пытаясь поборотьрастерянность в своем сердце.

– Не может быть, что ты говоришь это всерьез! –взмолился я, снова ударяя кулаками по столу. – Как ты можешь отказать мнев этом?

– Может быть, теперь ты разрешишь мне побыть тем, кто тебялюбит? – спросил он, и в его голосе опять зазвучали эмоции, а с лица несходило печальное и трагическое выражение. – Я не сделал бы этого, как быни было велико твое несчастье, как бы сильно ты меня ни умолял, какую бы ты ниизложил мне ужасную последовательность событий. Не сделал бы, потому что нетпод Богом такой причины, по которой я создал бы нового представителя нашегорода. Но ты не рассказал мне ни о каком великом несчастье! Тебя не окружилаужасная последовательность событий! – Он покачал головой, словно былслишком взволнован, чтобы продолжать, но добавил: – Ты восторжествовал, какумеешь восторжествовать только ты.

– Нет же, нет, ты не понимаешь…

– О нет, я понимаю. Следует ли мне подтолкнуть тебя кзеркалу? – Он медленно поднялся из-за стола и встал со мной лицом клицу. – Должен ли я усадить тебя и заставить тебя выучить уроки,преподнесенные тебе историей, которую я услышал из твоих уст? Лестат, тыосуществил нашу мечту! Неужели ты не понял? Ты своего добился. Ты переродился всмертного человека. Сильного и красивого смертного человека!

– Нет, – сказал я. Я попятился от него, покачал головойи воздел руки в знак мольбы. – Ты не в своем уме. Ты сам не понимаешь, чтоговоришь. Я ненавижу это тело! Мне противно быть человеком. Луи, если в тебеесть хоть унция сострадания, ты отбросишь свои иллюзии и выслушаешь, что яговорю!

– Я уже выслушал. Каждое слово. Почему бы тебе самому к себене прислушаться? Лестат, ты победил. Ты вырвался из кошмара. Ты вернул себежизнь.

– Мне плохо! – крикнул я ему. – Плохо! ГосподиБоже, как мне тебя убедить?

– Никак. Это я должен тебя убедить. Сколько ты прожил в этомтеле? Три? Четыре дня? Ты говоришь о неудобствах словно о смертельных недугах;ты говоришь о физических ограничениях словно об умышленно посланных тебе вкачестве кары препятствиях.

И тем не менее на протяжении всех своих нескончаемых жалобты сам говорил мне, что я должен тебе отказать! Ты сам молил меня отвергнутьтебя! Лестат, к чему ты описал мне историю Дэвида Тальбота и его одержимостиБогом и дьяволом? К чему было пересказывать мне слова монахини Гретхен? К чемуговорить о больнице, которая привиделась тебе в горячечных снах? О, я знаю, неКлодия приходила к тебе. Я не говорю, что сам Бог столкнул тебя с этойженщиной, Гретхен. Но ты ее любишь. Ты сам признаешься, что любишь ее. Она ждеттвоего возвращения. Она сможет провести тебя сквозь тернии и неурядицысмертного мира…

– Нет же, Луи, ты все неправильно понял. Я не хочу, чтобыона меня вела. Мне не нужна эта смертная жизнь!

– Лестат, неужели ты не видишь, какой у тебя появился шанс?Разве ты не видишь перед собой предначертанный путь к свету?

– Я с ума сойду, если ты не прекратишь говорить такое…

– Лестат, что можем мы сделать ради искупления? И кого этотсамый вопрос мучил больше, чем тебя?

– Нет же, нет! – Я поднял руки и несколько раз помахалими крест-накрест, пытаясь остановить этот грузовик, захламленный безумнойфилософией, который мчался прямо на меня. – Говорю тебе, это ложь! Хужелжи и быть не может.

Он отвернулся, я опять набросился на него, так как не могостановиться, и схватил бы его за плечи и потряс, не отбрось от меня назад, ккреслу, жестом, слишком быстрым для моих глаз.

Пораженный, с болезненно подвернувшейся ногой, я упал наподушки, сжал правую руку в кулак и ударил им по левой ладони.

– Ох, нет, давай без проповедей, только не сейчас. – Ячуть не плакал. – Давай без банальностей и без благочестивых советов.

– Возвращайся к ней, – сказал он.

– Ты спятил!

– Только представь себе, – продолжал он очень тихимголосом, словно не слыша меня, стоя ко мне спиной, возможно, уставившись вокно, и на фоне серебристых струй дождя обрисовался его темный силуэт. –Столько лет нечеловеческого вожделения, порочных, беспощадных убийств. И тыперерожден. И там – в маленькой больнице в джунглях – ты, вероятно, сможешьспасти по одной человеческой жизни за каждую отнятую жизнь. О, что за ангелы-хранителиза тобой присматривают? Откуда в них столько милосердия? Но ты приходишь ко мнеи умоляешь вернуть тебе этот кошмар, однако каждым своим словом подтверждаешьвеликолепие всего, что выстрадал и успел увидеть.

– Я обнажаю перед тобой душу, а ты используешь ее противменя же!

– О нет, Лестат. Я стремлюсь заставить тебя заглянуть внутрьтвоей души. Ты умоляешь меня подтолкнуть тебя к Гретхен. Может быть, я – твойединственный ангел-хранитель? Может быть, я – единственный, кто способенуказать твою судьбу?

– Ты – жалкий подонок, сукин сын! Если ты не дашь мне кровь…

Он развернулся, широко раскрыв чудовищно неестественные всвоей красоте глаза, и походил сейчас на призрак.

– Я этого не сделаю. Ни сейчас, ни завтра – никогда.Возвращайся к ней, Лестат. Живи своей смертной жизнью.

– Как ты смеешь делать за меня выбор? – Я сноваподнялся, покончив с нытьем и просьбами.

– Больше не бросайся на меня, – терпеливо произнесон. – В противном случае мне придется причинить тебе боль. А этого мне быне хотелось.