– О да, ты это заслужил, предатель, неблагодарныйублюдок! – шипел я, поднося пламя к кипе книг у стены и заботливоперелистывая их страницы, чтобы они загорелись. Теперь – к старому пиджаку,накинутому на деревянный стул, – он загорелся, как солома, и дальше – ккрасным бархатным подушкам кресла, которое когда-то было моим. О да, жги, жгивсе!

Я пнул ногой кучу заплесневелых журналов под столом и зажегих. Я подносил огонь к одной книге за другой и расшвыривал их, словно горящиеугли, по всем углам дома.

Моджо обходил стороной эти маленькие фейерверки и врезультате вышел на дождь и издали смотрел на меня в открытую дверь.

Да, но все идет слишком медленно. Но у Луи полный ящиксвечей; как я мог о них забыть – чертов смертный мозг! Я вытащил свечи – ихоказалось штук двадцать – и начал зажигать уже воск, а не фитиль и тыкать ими вкрасное бархатное кресло. Я швырял их в кипы оставшегося мусора, кидал горящиекниги в мокрые ставни и поджигал обрывки старых штор, которые свисали со старыхкарнизов. Я пробивал ногой дыры в прогнившей штукатурке и бросал в них свечиповерх дранки, а затем наклонился и поджег рваные потертые ковры, наморщив их,чтобы обеспечить под ними поток воздуха.

Через несколько минут во всем доме полыхало пламя, ноглавными кострами стали красное кресло и письменный стол. Я выбежал под дождь иувидел, как за темными сломанными перекладинами разгорается огонь.

В воздух поднялся мерзкий влажный дым – огонь лизал мокрыеставни, вырывался из окон, где наталкивался на мокрую массу вьюнка. Чертовдождь! Но тут кресло и стол разгорелись еще сильнее, и весь дом взорвался рыжимпламенем!

– Да, да, гори! – орал я, пока дождь заливал мне лицо ивеки. Я буквально подпрыгивал от радости. Моджо попятился к темному особняку,опустив голову. – Гори, гори, – вопил я. – Луи, жаль, что я немогу сжечь тебя! Я бы сжег! О, если бы я знал, куда ты прячешься днем!

Но несмотря на ликование, я осознал, что плачу. Я вытиралрот тыльной стороной ладони и плакал: «Как ты мог меня бросить?! Как ты мог?! Ятебя проклинаю!..» И, залившись слезами, я опустился на колени на мокрую отдождя землю.

Я откинулся назад, сложив перед собой руки, поверженный,несчастный, и смотрел на огромный костер. В соседних домах защелкаливыключатели. Я услышал тонкий вопль приближающейся сирены. Я понял, что нужноуходить.

Но я продолжал стоять на коленях и впал в ступор, когдавнезапно меня пробудило гортанное грозное рычание Моджо. Я осознал, что онстоит рядом со мной и прижимается мокрой шерстью к самому моему лицу,всматриваясь в горящий дом.

Я пошевелился, чтобы взять его за ошейник, и уже собралсяуходить, когда обнаружил источник его тревоги. То не был беспомощный смертный.Скорее, неземная тускло-белая фигура, неподвижная, словно видение, уполыхающего здания, зловеще освещенная пламенем.

Даже слабым смертным зрением я разглядел, что это Мариус! Ина его лице лежала печать гнева. Никогда не видел я такого отчетливоговыражения ярости, и не оставалось ни малейшего сомнения в том, что этовыражение предназначено для моих глаз.

Я приоткрыл рот, но слова застряли у меня в горле. Я толькои мог, что протянуть к нему руки и от всего сердца послать к нему безмолвнуюмольбу о милосердии и помощи.

Собака сделала последнее яростное предупреждение и готовабыла прыгнуть.

Я безудержно дрожал и беспомощно смотрел на происходящее, афигура медленно повернулась спиной и, окинув меня последним сердитым,презрительным взглядом, исчезла.

Только тогда я вернулся к жизни и выкрикнул его имя.

– Мариус! – Я поднялся на ноги, крича все громче игромче: – Мариус, не оставляй меня здесь! Помоги мне! Я воздел руки кнебу. – Мариус! – взревел я.

Но я знал, что это бесполезно.

Дождь промочил мне пиджак. И ботинки. От дождя у менянамокли и сосульками повисли волосы, и теперь уже было не важно, плакал я илинет, потому что дождь смыл все слезы.

– Ты считаешь, я потерпел поражение, – прошептал я.Какой смысл кричать ему вслед? – Ты думаешь, что вынес свое суждение, иточка. Да, тебе кажется, что все так просто. Так вот, ты ошибаешься. Я никогдане отомщу за эти минуты. Но ты меня еще увидишь. Ты меня еще увидишь.

Я наклонил голову.

В ночи звучали смертные голоса и топот бегущих ног. Надальнем углу остановилась огромная шумная машина. Мне пришлось силой заставитьшевелиться свои злополучные смертные конечности.

Я сделал Моджо знак следовать за собой, и мы исчезли,прокравшись мимо продолжающих весело гореть развалин дома, миновав низкуюизгородь в саду и заросшую тропинку.

Только потом мне пришло в голову, насколько близка былаопасность оказаться пойманными – смертный поджигатель и его злющая собака.

Но разве мне было до этого? Луи отверг меня, как и Мариус –Мариус, который сможет найти мое сверхъестественное тело до того, как до негодоберусь я, и уничтожить его на месте. Мариус, который, возможно, уже егоуничтожил, чтобы навеки оставить меня в смертной оболочке.

О, если мне и были в мою смертную юность ведомы такиенесчастья, то я об этом не помнил. А если бы и вспомнил, то сейчас они были бывесьма слабым утешением. Что до моего страха, то его было словами не описать.Рассудком его не побороть. Я снова и снова перебирал в уме свои надежды инеисполнимые планы.

– Я должен найти Похитителя Тел, я должен его найти, а тыдолжен дать мне время, Мариус. Раз уж ты мне не поможешь, то даруй мне хотя бытакую малость.

Я повторял это без конца, словно перебирал четки и возносилмолитву Деве Марии, бредя под горьким дождем.

Раз или два я даже прокричал свою молитву в темноту,остановившись под высоким, вымокшим насквозь дубом и стараясь разглядетьнадвигающийся с мокрого неба свет.

Если ли в мире хоть кто-нибудь, кто мне поможет?

Моей единственной надеждой оставался Дэвид, хотя что онможет сделать, я себе не представлял. Дэвид! А вдруг он тоже повернется ко мнеспиной?

Всходило солнце, а я сидел в Кафе дю Монд и думал, как жепопасть в мою квартиру под крышей. Благодаря этой проблеме я не терял головы.Не в этом ли ключ к смертному выживанию? Да-а-а… Как же вломиться в моюроскошную квартирку? Я сам заблокировал вход непреодолимой преградой в видежелезных ворот. Я собственноручно снабдил двери в пентхаус многочисленнымисложными замками. Даже на окнах были решетки, призванные защищать дом отвторжения смертных, хотя мне раньше не приходилось обдумывать всерьез, как быони могли добраться до окон.