Мальчишка кивнул, что удивило Хогана:

– Ну да – их пропускают через фотоэлемент в универсаме, и накассовом аппарате загорается цена, как по волшебству, так, что ли?

– Вот именно. Только никакого волшебства там нет, ифотоэлемента тоже. Там лазерное считывающее устройство. Их я тоже продаю. Ибольшие, и портативные.

– Усек, чувачок. – В голосе юнца слышался слабый, ноотчетливый сарказм.

– Брайан?

– Меня зовут Билл – не отец, не чувак и уж никак не чувачок.

Ему страстно захотелось вернуться назад, к Скутеру, иотказать этому щенку, когда тот просился в машину. Скутеры неплохие люди; ониразрешили бы сопляку передать у них, пока не стихнет буря. Может, миссис Скутердаже дала бы ему пятерку, чтобы он посторожил тарантула, гремучих змей и Во-ока– потрясающегося миннесотсткого койота. Хогану все меньше нравились этисеровато-зеленые глаза. Он буквально ощущал, как они давили ему на лицо, словнокамни.

– Ну да – Билл. Билл Этикеточный Чувак.

Билл не ответил. Юнец сплел пальцы и свел руки за головой,хрустнув костяшками пальцев.

– Ну, как говорила моя старуха, может, и немного, да житьможно. Так, что ли, Этикеточный Чувак?

Хоган что-то промычал и сосредоточился на дороге. Ощущение,что он совершил ошибку, переросло в уверенность. Когда он в тот раз подобралдевицу, Бог сподобил его отделаться от нее. «Пожалуйста, – молился он. -Ещеразок, ладно, Господи? А еще лучше, если я ошибаюсь насчет пацаненка -может,это все из-за низкого давления, сильного ветра и имени, которое, в концеконцов, довольно распространено».

Впереди показался громадный грузовик «мак» – серебристыйбульдог над радиатором, казалось, всматривался в клубящуюся пыль. Хоган принялвправо, пока не почувствовал, как песок, наметенный у обочины, снова жадновгрызается в шины. Громадный контейнер, который вез «мак», полностью заслонилвид слева от Хогана. Он полз сантиметрах в десяти от фургона, и, казалось, емуне было конца.

Когда он наконец исчез, белобрысый парнишка спросил:

– Ты, видно, не слабо башляешь, Билл, – такая тачка тянетштук на тридцать, не меньше. Так почему…

– Гораздо меньше, – Хоган не знал, ощущает ли «Брайан Адамс»ледяную нотку в его голосе, но сам ее хорошо ощущал. – Я вкалывал какпроклятый.

– Все равно, голодный ты, конечно, не ходишь. Так почему бытебе не бросить все это дерьмо и не вознестись в голубое небо?

Такой вопрос Хоган иногда задавал себе, отматываябесконечные мили между Тимпом и Тусоном или Лас-Вегасом и Лос-Анджелесом, такойвопрос волей-неволей возникает, когда по радио не ловится ничего, кромеотрывочного синтетического попа или затертых старых пластинок, и ты ужепрослушал последнюю кассету с текстом нынешнего бестселлера, а впереди ничего,кроме бесконечных оврагов и кустов во владениях Дяди Сэма.

Он мог бы сказать, что лучше понимает своих клиентов и ихнужды, разъезжая там, где они живут и торгуют, и это было правдой, но не в томдело. Мог бы сказать, что таскать коробки с образцами, которые не умещаются подсамолетным креслом, страшно утомительно, а сдав их в багаж, томительно ожидать,когда они появятся на другом конце ленты в аэропорту, – целое приключение(однажды коробка с пятью тысячами этикеток от «пепси» залетела в Хило наГавайи, вместо Хиллсайда, штат Аризона). И это было правдой, но опять не в этомдело.

Дело было в том, что в 1982 году он летел самолетом местнойлинии «Гордость Запада», который разбился в горах в тридцати километрахсевернее Рино. Шесть из девятнадцати пассажиров и оба члена экипажа погибли. УХогана был поврежден позвоночник. Он провел четыре месяца в больнице и ещедесять месяцев носил тяжелый корсет, который его жена Лита называла Железнойледи. Говорят (неважно, кто), что, если тебя сбросила лошадь, надо сновавскочить на нее. Уильям И.Хоган сказал, что это все чушь, и с тех пор ни разуне садился в самолет – только летал в Нью-Йорк на похороны отца, истратив приэтом две упаковки валиума.

Отбросив все эти мысли, он заметил про себя две вещи: после«мака» с прицепом дорога была свободна, а мальчишка все смотрел на него своимибегающими глазками, ожидая ответа на вопрос.

– Я однажды попал в катастрофу, – сказал он. – С тех пор япредпочитаю такой транспорт, где можно съехать на обочину, если откажетдвигатель.

– Тебе, видно, крупно не везло, Билл-чувак, – произнеспаренек. В его тоне слышалось деланное сочувствие. – А теперь, извини, тебепредстоит еще одна неприятность. – Раздался резкий металлический щелчок. Хоганповернул голову и почти не удивился, заметив, что юнец держит финский нож сшироким сверкающим лезвием.

«Ох, дерьмо, – подумал Хоган. Теперь, когда оно пришло,предстало перед глазами, он не ощущал особой обиды. Только усталость. – Ох,дерьмо, всего за шестьсот километров от дома. Черт побери».

– Выметайся, Билл-чувак. Тихо и спокойно.

– Чего тебе надо?

– Если ты хочешь, чтобы я ответил, значит, ты еще глупее,чем я думал. – Легкая улыбка играла в уголках рта мальчишки. Самодельнаятатуировка извивалась на его руке. – Мне нужны твои бабки и, наверно, этотбордель на колесах – хотя бы на время. Но не беспокойся – тут не очень далекоавтобусная остановка. Те, которые не захотят останавливаться, будут, конечно,глядеть на тебя, как на собачье дерьмо под ногами, и тебе придется малостьпомучиться, но в конце концов кто-то тебя подберет. Теперь выметывайся.

Хоган с удивлением обнаружил, что он не только устал, но изол. Был ли он зол в тот раз, когда девица украла у него кошелек? Он уже непомнил. – Кончай это дерьмо, – сказал он, поворачиваясь к сопляку. – Я тебявзял, когда ты попросился, и при этом тебе не пришлось унижаться. Если бы не я,ты бы до сих пор глотал песок с поднятой рукой. Так что убери эту штуку, мы…

Мальчишка вдруг резко наклонился, и Хоган почувствовалжгучую боль в правой руке. Фургон дернулся, затем застыл, въехав в очереднойнамет песка.

– Выкидывайся, я сказал. Или ты пойдешь пешком, ЭтикеточныйЧувак, или ляжешь в ближайшей канаве с перерезанным горлом и твоей лазерноймашинкой на заднице. И знаешь, что еще? Я буду курить до самого Лос-Анджелеса икаждый бычок буду гасить о твою вонючую приборную доску. Хоган взглянул на своюруку и заметил диагональный разрез поперек кисти. Тут его снова охватила злость…но теперь это было настоящее бешенство, а усталость, если еще и была, тоспряталась где-то очень глубоко. Он попытался вызвать в памяти лица Литы иДжека, чтобы загнать это чувство внутрь, пока оно еще не охватило его целиком ине побудило натворить глупостей, но образы получались какие-то смазанные. Передним встал очень четкий образ, но совсем не тот – образ девицы из Тонопы, девицысо злобным ртом под печальными глазами невинного ребенка, девицы, котораясказала ему: «Отсоси, дорогой» и ударила его же собственным бумажником.