– Я спас твою жизнь! Твою проклятую жизнь! Она остановиласьна углу и посмотрела на меня. Жуткая улыбка так и не сошла с ее лица.

– Нет, – сказала она. – Не спас. И она скрылась за углом. Стех пор я ее не видел, хотя, полагаю, увижу. Встретимся в суде, как говорится.

***

На следующем углу я зашел в супермаркет и купил пачку«Мальборо». Когда я вернулся на угол Мэдисон и Пятьдесят Третьей, ПятьдесятТретью перегораживали голубые барьерчики, которые используют полицейские, чтобыогораживать места преступлений и маршрут процессий. Однако ресторан был виден иоттуда. Отлично виден. Я сел на край тротуара, закурил сигарету и начал следитьза происходящим. Подъехало пять-шесть машин «скорой помощи». Шеф-повара увезлапервая – без сознания, но, видимо, еще живого. За его кратким появлением передего поклонниками на Пятьдесят Третьей последовало появление носилок с трупом вчехле. Хамболд. Затем появился Ги, накрепко привязанный к носилкам, он дикооглядывался по сторонам, пока его не задвинули в машину. Мне почудилось, что намгновение наши глаза встретились, но, вероятно, это просто мое воображение.

Когда машина с Ги тронулась и проехала через дыру вбаррикаде из барьерчиков, отодвинутых двумя полицейскими в форме, я швырнулсигарету, которую курил, на канализационную решетку. Не для того я выжил этотдень, чтобы вновь травить себя табаком, решил я.

Я глядел вслед удалявшейся машине «скорой помощи» и пыталсяпредставить себе, как жил человек в ней там, где живут метрдоты – в Квинсе, вБруклине или даже, может быть, в Райе или Мамаронеке. Я пытался вообразить, каквыглядит его столовая, какие картины могут висеть на стенах. Это у меня неполучилось, но я обнаружил, что способен довольно легко вообразить его спальню,хотя и без всякой уверенности, разделял он ее с женщиной или нет. Я видел, какон лежит с открытыми глазами, но абсолютно неподвижно и смотрит в потолок вглухие ночные часы, когда луна висит на черной тверди, будто глаз трупа,полуприкрытый веком; я мог представить себе, как он лежит там и слушает лайсоседской собаки, ровный, монотонный, нескончаемый, пока звук этот непревращается в серебряный гвоздь, забиваемый ему в мозг. Я воображал, что лежитон неподалеку от стенного шкафа, полного фрачных пар в пластиковых чехлаххимчистки. Я видел, как они висят там в темноте, будто казненные преступники. Яраздумывал, была у него жена или нет. А если была, то убил ли он ее перед темкак отправиться в ресторан? Я вспомнил комочек на его рубашке и решил, чтотакой вариант вполне возможен. И задумался о судьбе соседской собаки, той,которая лаяла, не унимаясь. И о судьбе семьи ее хозяина.

Но главным образом я думал о Ги, лежавшем без сна все теночи, в которые и я лежал без сна. Лежавшем и слушавшем лай собаки в соседнемдоме или дальше по улице, как я слушал сирены и погромыхивание тяжелыхгрузовиков. Я думал о том, как он лежал там и смотрел на тени, которые лунаразбрасывала по потолку. Думал о вопле – Иииии! – накапливавшемся у него вголове, точно газ в закрытой комнате.

– Иииии, – сказал я… Просто чтобы послушать, как это звучит.Я бросил пачку «Мальборо» на сточную решетку и начал топтать ее, не поднимаясьс тротуара. – Иииии. Иииии. Ииииии.

Полицейский у барьера оглянулся на меня.

– Эй, приятель, может, уймешься? Нам тут и так хватает.«Конечно, – подумал я. – Как и нам всем». Но я ничего не сказал. А вот топтатьпачку перестал – она и так уже превратилась в лепешку – и перестал примерятьсяк этому звуку, хотя продолжал слышать его у себя в голове – а почему бы и нет?Смысла в нем столько же, как и во всем остальном.

Иииииии.

Иииииии.

PP.