Хамболд, пошатываясь, попятился, все еще держась зарасполосованную щеку. Его ноги под коленями ударились о край стула, и он тяжелоопустился на него. «Он выглядит, как человек, которому только что сказали, чтоу него рак», – подумал я. Он начал поворачиваться к Диане и ко мне.Ошеломленные глаза были широко раскрыты. Я еще успел увидеть, что из нихкатятся слезы, когда метрдот стиснул рукоятку ножа обеими руками и погрузил егов макушку Хамболда. Звук был такой, словно кто-то ударил палкой по кипеполотенец.

– Жук! – вскрикнул Хамболд. Я абсолютно уверен, что егопоследним словом на планете Земля было… «жук»!

Затем его плачущие глаза закатились под лоб, и он рухнуллицом в тарелку, сбросив на пол бокалы и рюмки выброшенной вперед рукой. В этотмомент метрдот – теперь все его волосы на затылке, а не часть их торчаливихрами – высвободил нож из рассеченного черепа. Из раны, будто вертикальныйзанавес, взметнулась волна крови и обрызгала платье Дианы на груди и животе.Она опять вскинула руки к плечам, выставив ладони вперед, но на этот раз отужаса, а не от раздражения. Она вскрикнула и прижала окровавленные ладони кглазам. Метрдот даже не посмотрел на нее, а повернулся ко мне.

***

– Эта твоя собака, – сказал он, словно начиная разговор и необращая ни малейшего внимания на вопящих, обезумевших людей, которые у него заспиной лавиной устремлялись к двери. Глаза у него были очень большие, оченьтемные. Они снова показались мне карими, но только радужки были словно обведенычерными кругами. – Эта твоя собака такая завывала. Все радио на Кони-Айленде непотянут против этой собаки, мать твою.

В руке у меня был зонтик, и только одного я вспомнить немогу, как ни стараюсь, – когда, собственно, я его схватил. Наверное, в тотмомент, когда Хамболд застыл, парализованный сознанием, что его рот удлинилидюймов на восемь, но вспомнить точно не могу. Я помню, как похожий накинозвезду красавец ринулся к двери, и знаю, что его имя – Трои, потому что этоимя выкрикивала ему вслед дама, но я не помню, как поднял зонтик, который купилв галантерейном магазине. Тем не менее он был зажат у меня в руке, и ярлычок сценой торчал из моего кулака, и когда метрдот согнулся, точно в поклоне, ирассек ножом воздух, намереваясь, мне кажется, вогнать нож в мое горло, явзмахнул зонтиком и ударил его по запястью, как в былые времена учитель хлопалнепослушного ученика линейкой.

– Ук! – крякнул метрдот. Его рука резко опустилась, илезвие, предназначавшееся для моего горла, пропороло намокшую розоватуюскатерть. Однако он ножа не выронил и снова вскинул. Попытайся я опять ударитьего по руке, не сомневаюсь, я промахнулся бы, но вместо этого я нацелился наего лицо и нанес прекрасный удар – настолько прекрасный, насколько ввозможностях зонтика – ему по виску, и в этот момент зонтик раскрылся – точновизуальное воплощение ударной концовки анекдота.

Но мне это смешным не показалось. Цветок зонтика полностьюзаслонил метрдота от меня, когда он отшатнулся, и его свободная рукавзметнулась к месту ушиба, и мне не понравилось, что я его не вижу. Непонравилось? Сковало ужасом – впрочем, я уже был скован ужасом.

Я ухватил Диану за кисть и рывком поднял на ноги. Онаподчинилась молча, шагнула ко мне, споткнулась на высоких каблуках и неуклюжеупала мне в объятия. Я ощутил ее прижатые ко мне груди и влажную теплуюлипкость поверх них.

– Ииич! Мудрак ты! – завизжал метрдот, а может быть, онобозвал меня «мудаком». Значения это, вероятно, не имеет, я понимаю. Ивсе-таки, мне кажется, что имеет. Глубокой ночью мелкие вопросы свербят меня неменьше, чем самые важные. – Сукин мудрилло! Все эти радио! Баюшки-баю! Клал яна друзей-приятелей! Клал я НА ТЕБЯ!

Он двинулся к нам вокруг столика (зал у него за спинойсовсем опустел и напоминал салун в вестерне после драки). Мой зонтик все ещележал ручкой поперек столика, растопырившись за его краем, и метрдот задел егобедром. Зонтик свалился перед ним, и пока он отшвыривал его ногой, я поставилДиану на ноги и потащил в глубину зала. К выходу бежать смысла не имело. Влюбом случае до него было слишком далеко, но даже если бы мы и добрались туда,дверь все еще заклинивали перепуганные визжащие люди. Если он наметил меня –или нас обоих, то без всякого труда нагнал бы нас и распотрошил, как паруиндюшек.

– Вши! Вши вы!.. Иииии!.. Вот так с твоей собакой, а? Воттак с твоей лающей собакой!

– Останови его! – взвизгнула Диана. – Господи, он убьет насобоих! Останови его!

– Вы у меня сгниете, твари! – Все ближе. Зонтик явно неочень его задержал. – Все сгниете!

Я увидел три двери. Две напротив друг друга в маленькомалькове, где, кроме того, помещался платный телефон. Мужской и женский туалеты.Нет! Даже если они на одного и дверь запирается изнутри – нет! Такой псих безтруда сорвет задвижку, и нам некуда будет бежать.

Я поволок ее к третьей двери и втащил сквозь нее в мирчистой зеленой плитки, ярких флюоресцентных плафонов, сверкающего хрома иароматов горячей еды. Над всем господствовал запах лососины. Хамболду так и неудалось сделать заказ, но я знал, что в любом случае лососину он заказал бы.

Там, балансируя нагруженным подносом на ладони, стоялофициант. Рот у него был разинут, глаза выпучены. Вылитый Дурак Гимпель израссказа Исаака Зингера.

– Что… – сказал он, и тут я его оттолкнул. Поднос взмыл ввоздух, тарелки и бокалы разбились о стену.

– Эй! – завопил кто-то. Могучий мужчина в белом халате ибелом поварском колпаке, точно облачко на голове, его шею обвязывал красныйплаток, и в одной руке он держал ложку, с которой стекал какой-то коричневыйсоус. – Эй! Сюда нельзя так ходить!

– Нам надо выбраться, – сказал я. – Он спятил. Он…

Тут меня осенило, как объяснить без объяснений, и я намгновение прижал ладонь к левой груди Дианы – к намокшей материи ее платья. Впоследний раз я прикоснулся к ее груди и не знаю, было ли это приятно или ни тони се. Я протянул руку к шеф-повару, показывая ему ладонь в пятнах кровиХамболда.

– Господи Боже ты мой! – сказал он. – Сюда. В заднюю дверь.

В этот же миг дверь, через которую вошли мы, сновараспахнулась, и внутрь ворвался метрдот – безумные глаза, вихры торчат во всестороны, будто колючки свернувшегося в шар ежа. Он огляделся, увидел официанта,отмел его, увидел меня и бросился ко мне Я опять рванулся в сторону, тащаДиану, и слепо наткнулся на мягкое брюхо шеф-повара. Мы проскочили мимо. ПлатьеДианы оставило кровавый мазок на груди его халата. Я заметил, что он не побежалс нами, что он поворачивается к метрдоту и хочет предостеречь его, предупредить,что ничего не получится, что это худшее намерение в мире и, вероятно, самоепоследнее в его жизни, но не было времени.