– Хамболд, – сказал я. – Столик на троих. Я обнаружил, чтоне могу отвести взгляда от его бабочки, сбившейся настолько, что ее уголокпочти задевал его нижнюю челюсть, и от этого комочка на белоснежнойнакрахмаленной рубашке. И вблизи оно больше не напоминало соус или желе, апоходило на полузапекшуюся кровь.

Он листал книгу заказов, а непокорный вихор у него назатылке колебался из стороны в сторону над остальными прилизанными волосами. Явидел кожу на дне бороздок, которые оставил в них гребешок, и перхотинки наплечах фрака. Мне пришло в голову, что хороший метрдотель вполне мог бы уволитьподчиненного за подобное неряшество.

– А, да, мсье («А, дей, мусью»), – он нашел искомую фамилию.– Ваш столик… – Его глаза было поднялись, но он вдруг умолк, и его взгляд, ставеще более пронзительным, если это было возможно, скосился вниз мимо меня. –Сюда нельзя приводить собак, – сказал он резко. – Сколько раз я вам повторял,не приводить сюда эту СОБАКУ?

Он не то чтобы закричал, но его голос обрел такую громкость,что люди за столиками вблизи от его стола, больше смахивавшего на церковнуюкафедру, перестали есть и начали с любопытством оглядываться по сторонам.

Я тоже посмотрел вокруг. Он говорил так требовательно, что яожидал увидеть кого-то с собакой. Но позади меня не было никого, а собаки – темболее. Тут мне, не знаю почему, пришло в голову, что он имел в виду мой зонтик,который я забыл сдать в, гардероб. Быть может, на жаргоне Острова Метрдот«собака» означает зонтик и особенно в руках клиента в ясный день, словно бы неугрожающий дождем.

Я вновь посмотрел на метрдота и увидел, что он уже удаляетсяот столика с моим меню в руке. Видимо, он почувствовал, что я не пошел за ним –во всяком случае – он оглянулся через плечо, слегка подняв брови. Теперь еголицо не выражало ничего, кроме вежливого: «Так вы идете, мусью?», и я пошел заним. У меня не было ни времени, ни сил гадать, что может быть не так сметрдотом ресторана, где я ни разу не бывал до этого дня, и куда, вероятно,никогда больше не загляну. Мне предстояло иметь дело с Хамболдом и Дианой – ине курить при этом, а потому метрдот «Кафе Готэм» пусть сам разбирается сосвоими проблемами, включая собаку.

***

Диана обернулась, и сначала я не увидел в ее лице и глазахничего, кроме ледяной вежливости. Затем различил за вежливостью злость.., илимне так показалось. В последние наши два-три месяца вместе мы часто ссорились,но я не мог вспомнить, чтобы хоть раз заметил что-то похожее на скрытую злость,которую ощутил в ней сейчас, – злость, которую должен был прятать макияж, иновое платье (голубое, без крапинок, без разреза сбоку, длинного иликороткого), и новая прическа. Плотный мужчина за ее столиком что-то говорил ей,и, протянув руку, она прикоснулась к его локтю. Когда он обернулся в моюсторону и начал приподниматься со стула, я заметил в ее лице еще что-то. Она нетолько испытывала ко мне злость, она меня боялась. И хотя она не произнесла ещени слова, я уже был в бешенстве. Выражение ее глаз все отвергало заранее. С темже успехом она могла вывесить между ними на лбу табличку: «ЗАКРЫТО ДОДАЛЬНЕЙШЕГО ОПОВЕЩЕНИЯ». Я считал, что заслуживаю лучшего. Разумеется, этоможет быть лишь способ заявить, что ничто человеческое мне не чуждо.

– Мсье, – сказал метрдот, выдвигая стул слева от Дианы. Яего почти не слышал, и уж, конечно, его эксцентричное поведение и сбившаяся всторону бабочка тут же вылетели у меня из головы. По-моему, даже о табаке я насекунду забыл – в первый раз с того момента, когда я бросил курить. Я былспособен только думать о ее тщательно спокойном лице и удивляться, как я могубыть в таком бешенстве на нее и все же хотеть ее так отчаянно, что мне былобольно на нее смотреть. Усиливает ли разлука любовь или нет, но зрение она,бесспорно, освежает.

Кроме того, я успел подумать, действительно ли я видел всето, о чем думал. Злость? Да, не исключено и даже вероятно. Если бы она не былазла на меня хотя бы в какой-то степени, то осталась бы дома – выводнапрашивался сам собой. Но – боится? Почему, во имя всего святого, Диане менябояться? Я никогда даже пальцем ее не тронул. Да, полагаю, во время наших ссоря иногда повышал голос, но ведь и она тоже!

– Приятного аппетита, мсье, – сказал метрдот из какой-тоиной вселенной, где обычно пребывает обслуживающий персонал, только просовываяголовы в нашу, когда мы их призываем, чтобы попросить о чем-то либопожаловаться на что-то.

– Мистер Дэвис, я Билл Хамболд, – сказал спутник Дианы. Онпротянул крупную руку, которая выглядела красноватой, словно воспаленной. Яслегка ее пожал. В нем все было крупным, а широкое лицо отливало багрянцем,который часто появляется на щеках любителей выпить после первого стаканчика. Ядал ему лет сорок пять – примерно через десять лет его начинающие отвисать щекипревратятся в брыли.

– Очень рад, – сказал я, думая о том, что говорю не больше,чем о метрдоте с темным комочком на рубашке, и только торопясь покончить совступительным рукопожатием, чтобы снова повернуться к хорошенькой блондинке снежным румянцем на матовой коже, светло-розовыми губами и ладной тоненькойфигурой. К женщине, которая не так давно любила шептать «вот так вот так воттак» мне на ухо, вцепляясь в мои ягодицы, будто в седло с двумя луками.

– Сейчас мы устроим вам выпить, – сказал Хамболд,оглядываясь в поисках официанта, как человек, для которого нет ничегопривычнее. Ее психотерапевт демонстрировал все симптомы и сигналыпотенциального алкоголика, Замечательно!

– «Перье» с лимоном мне подойдет.

– Для чего? – осведомился Хамболд с широкой улыбкой. Он взялстоявший перед ним бокал с недопитым мартини и пил, пока маслина с воткнутой внее зубочисткой не прижалась к его губам. Он выплюнул ее, поставил бокал ипосмотрел на меня. – Ну, пожалуй, пора и приступить.

Я пропустил его слова мимо ушей. Я-то уже приступил. С тойсамой секунды, когда Диана посмотрела на меня.

– Привет, Диана, – сказал я. Просто поразительно, что онавыглядела даже элегантнее и красивей, чем раньше. И более желанной, чем раньше.Словно узнала что-то новое – да, всего за две недели разлуки, пока она жила сЭрни и Ди-Ди Кислоу в Паунд-Ридже, – чего я никогда не сумею узнать.

– Как ты, Стив? – спросила она.

– Прекрасно, – сказал я. И добавил:

– Собственно, не так уж. Мне очень тебя не хватает.

В ответ – только выжидательное молчание. Большиезелено-голубые глаза смотрели сквозь меня. И, безусловно, никакого отклика,никакого «и мне тебя не хватало».

– И я бросил курить. Это тоже не способствовало моемудушевному спокойствию.

– Наконец бросил? Это хорошо.

Во мне вновь всколыхнулось бешенство, на этот разпо-настоящему свирепое, из-за ее вежливо-безразличного тона. Словно я солгал,но это ни малейшего значения не имело. Два года каждый день (такое у меня былоощущение) она меня поедом еда из-за сигарет. Как из-за них у меня будет рак,как из-за них у нее будет рак, как она и думать не станет о ребенке, пока я неброшу, так что я могу поберечь время и не тратить возражений на эти разговоры.И вот теперь это ничего не значит, потому что я ничего не значу!