отбоя, лежа в темной палате изолятора, он не спал и долго смотрел в потрескавшийся потолок, пока что-то не заставило его встать и подойти к окну. Он видел, как его непутевая напарница выбежала из подъезда четвертого корпуса и, оставляя за собой маленькие ямки в крупном грунте волейбольной площадки, быстрым шагом направилась на свидание со смазливым балаболом.

В бессильном отчаянии пальцы со скрипом заскользили по чисто вымытому Мамой стеклу, но, когда Анька скрылась за кустами сирени, закрывающими от него вход во второй корпус, Сережа увидел еще кое-что. В ночном звездном небе сияло солнце. Оно было ненастоящим, нарисованным на голубом полотнище, но фон флага, карабины и флагшток оказались невидимыми в темноте ночи, а солнце, яркое и улыбающееся, трепетало на ветру между ветками берез.

Глядя на этот невообразимый сюр, Сережа вдруг понял, что если уж такое здесь возможно, то и у него все будет, надо только немного подождать.

– И все? – разочарованно спросила я.

– Нет! – все так же радостно ответил Сережа. – Внизу, в приемной, стоял Пилюлькин и, наверное, тоже смотрел тогда в окно. Он тоже обратил внимание на это солнце и (ты же знаешь, какая здесь слышимость) сказал об этом Светлане Викторовне, а это все равно что с самим собой разговаривать. «А дело с ней, возможно, и не дрянь, – сказал он. – Возможно, раз такое возможно!» То есть этот вот «Пельмени, мать вашу, в чайнике» влюблен в кого-то, как пацан! Я руку даю на отсечение!

Я засмеялась и погладила Сережу по плечу:

– Ладно уж. Хватит с тебя ноги.

Взвешивание проходило на улице. На утренней линейке каждому отряду Пилюлькин объявил время, когда нужно прибыть к клумбе с маргаритками, возле которой будут установлены весы и ростомер, но на один отряд времени отводилось так мало, что прибыли все одновременно.

Поскольку начинали с младших отрядов, свидетелей позора оказывалось максимально допустимое количество. Ситуацию осложняло еще и то, что Пилюлькин занимался только взвешиванием, а записывала страшную цифру в журнал Светлана Викторовна. В силу возраста она была глуховата, поэтому кто сколько весит, слышал даже Борода на складе.

– Двадцать два! Двадцать пять четыреста! – орал Пилюлькин так громко, что сердце кровью обливалось.

– Конкин! – Светлана Викторовна проскрипела фамилию последнего пионера из пятого отряда, и на весы встал Маленький Дима.

У Димы была другая проблема. Он весил меньше всех в лагере, а это было настолько не круто, что за время ожидания своей очереди он успел расплакаться и от ужаса похудел еще граммов на триста. Весы показали ничтожные двадцать килограммов. Пилюлькин уже открыл рот, чтобы опозорить Диму перед всем лагерем, но увидел заплаканные глаза самого маленького здесь мальчика.

– Двадцать два! – крикнул он и взял у Светланы Викторовны журнал, чтобы записать истинный вес.

Маленький Дима посмотрел на бегунок и, не моргая, спрыгнул в траву.

– А можно и мне так? – тихо попросила Анька и, стоя на подножке, подмигнула Пилюлькину зеленым глазом.

– Можно, – неожиданно быстро согласился тот и передвинул бегунок. – Пятьдесят семь!

Анька вздрогнула, со старой березы с карканьем слетели вороны. Это была какая-то неправильная цифра, учитывая, что мы с ней редко весили больше пятидесяти трех, а во время сессий скидывали еще по паре килограммов. Но тут она догадалась, в чем дело:

– Я же просила отнять, а не прибавить! Отнять!

– Так ведь я и отнял, – сказал Пилюлькин и, передразнивая Аньку, тоже мигнул левым глазом. – Пельменей надо меньше есть на ночь.

Ввиду вышеизложенных обстоятельств в четвертом корпусе сегодня было запрещено произносить слова «огромный», «толстый», «пузатый», «гигантский» и вообще любые эпитеты, определяющие крупный размер чего-либо. Время до обеда было посвящено подготовке к конкурсу мыльных пузырей, а с такими запретами общаться на эту тему трудно.

К тому же выяснилось, что конкурс заключается не только в том, чтобы надуть как можно больше пузырей, а еще и в том, чтобы из имеющихся средств приготовить для них раствор. Нонна Михайловна почему-то очень любила такого рода конкурсы. Из имеющихся средств на этаже оказалось только мыло, но его для изготовления раствора было недостаточно – пузыри лопались, едва достигнув размера «булавошной головки».

Когда все мыло на этаже закончилось, а шампунь для объема у Женьки выпросить не удалось, Сережа послал Валерку к Коляну за средством для мытья посуды. В качестве подарка ему преподнесла его тетя Люба. Колян искренне болел за соседей, поэтому решил лично посетить игровую и поделиться ценными советами по надуванию нужного размера пузырей.

– Че, челкастый, не надувается? – обратился он к Женьке, страдающему над мыльным тазиком в кругу расстроенных детей. – И не надуешь. Секрет один есть. Даже два. Если у лепилы своего глицерин и аммиак подрежете, будут у вас самые огромные, самые здоровенные и самые гигантские пузыри в мире размером с эту шаровню.

– Я сгоняю, – тут же засуетился Сережа. – Я же говорю: Пилюлькин нормальный мужик. Отольет, сколько скажем!

Через десять минут, за которые Анька успела убедить всех, что ее напарник окончательно съехал с реек, Сережа выставил на забрызганный мыльной водой стол две баночки для анализов. Глицерина было совсем мало, зато нашатыря Пилюлькин отлил щедро. Оценив объемы, Колян сказал, что этого хватит, затем смешал в цинковой шайке ингредиенты в нужных пропорциях и потребовал вырвать из бадминтонной ракетки сетку. Сломанных ракеток было гораздо больше, чем целых, поэтому здесь проблемы не возникло.

– Глядите все! – Колян стал медленно вынимать из таза искалеченную ракетку, за которой потянулась переливающаяся мыльная колбаса.

– Обалдеть! – воскликнула Наташа и в восторге затрясла кулачками.

Колян стал отходить с ракеткой к двери, а колбаса за ним все тянулась и тянулась, пока он не ударился спиной о косяк.

– Все! – сказал он и взмахнул ракеткой, как дирижерской палочкой.

Колбаса отделилась и превратилась в огромный переливающийся вонючий шар. Повисев немного над полом, он стал оседать и, коснувшись мата, лопнул.

– Вона че! – хмыкнул довольный произведенным эффектом Колян. – Это вам не пульки из говна лепить. Тут башкой думать надо.

Открывая мне за колонной тайну ворот, Леха назвал это силой тяги и предложил при первом же удобном случае испытать ее действие на себе, то есть выйти за пределы «Гудрона» и посмотреть, что будет. «Засосет обратно. Как в пылесос», – утверждал он, прижимая меня к колонне, что заметно затрудняло восприятие информации.

Повод ненадолго покинуть лагерь тоже нашелся. Лехе якобы нужно было навестить старых знакомых, которые долгое время жили в «Гудроне», но волею судеб ворота для них оказались закрытыми навсегда. «Что же это за знакомые такие и где они живут?