Через десять минут после трогательного расставания у душевых Анька высунула руку из кабинки и, не дождавшись, когда я подам ей полотенце, вышла за ним сама.

– Ну с чего ты взяла, что Ринат – летчик? – спросила она, продолжая наш разговор, начатый еще на линейке.

Я тут же разделась и заняла ее место. Слив хорошо работал только в одной кабинке из десяти, поэтому мы пользовались ею по очереди.

– Он знает, как устроены шмели, – сказала я из кабинки, – еще какую-то женщину-физика, и отпуск у него длинный. А в первую ночь на крыше он сказал, что умеет летать. И телефон у него слишком крутой для охранника. Ты вообще видела телефоны с камерами?

– Тогда логично. – Анька повесила полотенце на крючок и стала натягивать купальник. – Но, знаешь, судя по тому, что ты про него рассказываешь, мне кажется, он препод по русской литературе второй половины девятнадцатого века. Отпуска у них длинные, и кого ни спроси, все знают, где было про аустерлицкое небо.

Я вышла из кабинки и увидела Аньку в резиновой шапочке и раздельном купальнике, части которого были от разных комплектов.

– Ужас какой. Это я про то, что он препод. Но в таком случае он бы сразу понял, что имел в виду Губанов. Нет, это не подходит.

Анька протянула мне полотенце и покачала непривычно гладкой и маленькой головой.

– Что имел в виду Губанов, не поняли даже психиатры, которые лечили его в дурдоме, а ты хочешь, чтобы в этом нормальный человек разобрался. Пойдем, там Женька уже, наверное, ждет.

Когда мы вышли из душевой, Женька стоял возле кадки с искусственным фикусом, отрывал от него резиновые листочки и складывал себе в карман джинсов. Одна ветка была уже полностью ощипанная. Он стоял здесь давно, потому что ему не надо было переодеваться и идти в душ. В воду он лезть не планировал. И лучше бы ему вообще было остаться в корпусе, потому что все это время, пока он здесь стоял, в противоположном конце бассейна рядом с лестницей из нержавейки, стоя по грудь в воде, целовались Маринка с Олегом и, увлеченные этим приятным занятием, не обращали внимания на то, что они здесь не одни.

– Сходили за хлебушком, – сказала Анька, снимая резиновую шапочку.

Маринка не обернулась, а Олег выглянул из-за ее голой спины и улыбнулся толстыми бесцветными губами, обозначенными на лице серебряным кольцом. Была в нем крошка бирюзы или нет, издалека не скажешь, но это было уже неважно.

Женька оторвал еще один листик от фикуса, зачем-то показал его нам и вернулся в душевую.

– Да чтоб ты заржавел! – бросила Анька в сторону целующихся.

Стены бассейна отразили ее слова негромким эхом, но Олег ее не услышал. Он был слишком занят.

Существует много других способов снять стресс, но большинство из них в «Гудроне» запрещены, а делать что-то было надо, причем срочно. По тропинке, ведущей к незабудковой поляне, Женька шел молча, не взывая к Иисусу и даже не проклиная лагерь, что было плохим признаком. Дойдя до незабудковой поляны, он остановился, несколько раз прошелся по голубым цветам и показал, что мы можем садиться.

– Женя, есть одно средство, – начала я. – Это звучит глупо, но надо посмотреть на небо и представить, что ты раненый князь Андрей и вот-вот умрешь.

Женька скривился и посмотрел на Аньку.

– А у меня тетка под Кишиневом живет, – сказала та, – она в таких случаях наливочку натощак употребляет.

– Нет, – Женька похлопал себя по карманам джинсовки и достал пачку сигарет. – Покурите со мной, а я вам песню спою.

Неполная пачка на троих и пятнадцать матерных частушек немного помогли, но на полдник Женька все равно не пошел. Сказал, что не голоден, и закрылся в вожатской. Это было не по уставу и не по-человечески, но Анька разогнала негодующих девочек от его двери и сказала, что в этот раз им придется идти за руки с нами. Она даже голову не успела посушить. Так и сидела потом со слипшимися кудрями в пахнущем карболкой зале столовой и сосредоточенно выбирала горошек из тарелки с винегретом.

Рядом с нетронутыми порциями Женьки и Сережи стояла огромная миска угрожающе шипящих «непорочных» сосисок, но никто из детей их не захотел брать. Заметив, что мы одни, от стойки раздачи отделился Олег и направился к нам.

– Почему порции лишние? – спросил Олег и достал из кармана поварской куртки блокнот, чтобы зафиксировать нарушение.

Чтобы не смотреть на изжелта-белые ресницы и такие же брови, Анька воткнула вилку в кусок соленого огурца и начала разговаривать с ним:

– Один в изоляторе, другой не голоден.

– Ну так… – Олег усмехнулся и убрал блокнот обратно в карман. – Надо было искупаться, глядишь, и аппетит бы появился. А сосиски чего не раздали?

– Ты же знаешь, что ими кормить можно только собак, – сказала я, глядя в рыбьи прозрачные глаза.

Желтые брови сдвинулись, Олег молча ткнул себя ручкой в кадык.

– Да пошел ты! – не выдержала я. – Не страшно совсем.

Кажется, я сказала это слишком громко. Наташа обернулась и весело посмотрела своими карими живыми глазами. Сморщив нос, она повторила фразу про сосиски и собак, а я толкнула Аньку ногой под столом.

– Поход на фазенду, чтобы отнести Рибоку сосиски, считается отрядным мероприятием?

Считается, но провела его Анька с двумя отрядами без меня. Женька снова никак не отреагировал на стук в дверь, хотя свет в окне вожатской горел даже среди бела дня. Все кричали, Валерка просовывал в щель записки с угрозами, а Наташа сказала, что если он сейчас же не выйдет, то она превратит его в какашку, но с Женькой и это не сработало.

– Тебе нужно остаться и поговорить с ним, – сказала Анька. – Я понимаю, как тебе хочется пойти, но если останусь я, то это закончится дракой, а он нам еще пригодится.

Анька не понимала, как мне хотелось пойти. Этого не понимало даже аустерлицкое небо, с такой легкостью говорившее, что все пустое и что все обман. Как могло это быть пустым? Как можно было не пойти туда, где кукуют кукушки и гудят шмели? И я бы пошла, и пропади этот Женька пропадом, но одна женщина (назовем ее тетя Люба) не оставила мне выбора.

Песню Personal Jesus, которую впоследствии перепел Мэрилин Мэнсон и которую так не любил Женька, Мартин Гор написал, находясь под влиянием книги Присциллы Пресли «Элвис и я». Личным Иисусом она называла в ней своего легендарного мужа, который