я в соседний сад сегодня заглянул, – сказал Леха, возвышаясь надо мной бугристой скалой с блестящей вершиной.

Я сжала его ладонь, что означало одновременно и «большое спасибо» и «заткнись ради Христа», и почти сразу почувствовала, как легко отрываюсь от земли. Стоя на коленях на нижней поворотной площадке, Ринат подхватил меня под мышки и подтянул к себе. На перилах, извиваясь, повис Женька. На железный настил лег грудью тяжелый Леха. Освещенные идущим из коридора дежурным светом, вчетвером мы стали подниматься.

Провести эту ночь на крыше четвертого корпуса придумал Леха. Это было удобно. Формально корпус мы не покидали, но при этом могли морально разлагаться всеми известными пионерскому движению способами. Чтобы было похоже на лес, поляну накрыли под ветками старой сосны, а чтобы было похоже на костер, в центр поставили Женькину пепельницу с подсветкой. Подсветка была ярко-синяя, но луна все-таки спряталась за тучу, и теперь приветствовался любой источник света.

Вытирая взмокший лоб платком, Леха пересчитал всех по головам, выдал каждому по свернутому в валик шерстяному одеялу и разметал по пластиковым тарелкам скудный ассортимент «Чикаги». Ему не терпелось перейти к повестке дня, и вся организация его чрезвычайно тяготила.

– Итак, товарищи пионервожатые, – сказал он, когда все наконец расселись на одеялах. – Предлагаю сразу перейти к главному. Как вы знаете, у нас здесь пионерский лагерь…

– …а не институт благородных девиц, – продолжила Анька и уткнулась в Сашкино плечо: – Кстати, откуда ты знаешь испанский?

Сашка принял строгий вид и изобразил пионерский салют:

– Я пионервожатый, и я должен знать испанский.

– Настоящий пионерский лагерь, – строго повторил Леха, которому эти двое чуть не испортили речь, – не новодел какой-нибудь. Вам, можно сказать, повезло прикоснуться к руинам государства, которого больше нет, таким вот интересным образом. Ринат мне вчера идею подкинул, и я подумал: почему нет? Вот как вы думаете, что можно привезти на память из пионерского лагеря?

– Тумбочку, – предположил Колян. – Все остальное прикручено.

Леха покачал блестящей головой, присел возле сумки Рината и расстегнул молнию. Сразу обе руки исчезли в ее недрах, внутри что-то зазвенело, зашуршало, забрякало, и Леха вывалил на одеяло рядом с пепельницей уместившуюся в его ладонях гору советской мелочи: пионерские галстуки, комсомольские значки, октябрятские звездочки, треугольные вымпелы с вышивкой «Будь готов!», маленькие красные флажки на деревянных древках. Все это в свете Женькиной пепельницы казалось не красным, а фиолетовым, но со значков совершенно точно смотрел Ильич, и на вымпелах и флажках тускло светились золотом серпы и молоты.

Колян цапнул мозолистой рукой октябрятскую звездочку и присмотрелся к кудрявому Ленину:

– Ядрена кочерыжка. Это че такое?

– Значок, что ты дурачок, – вздохнул Леха. – Дай. Прикручу тебе. Не умеешь, наверное.

Колян выпятил грудь и подошел к Лехе, чтобы тот прикрутил ему октябрятский сувенир. Остальные разобрали галстуки и принялись вязать на шее морские узлы.

– Стоп! – сказал Леха. – По очереди! Хомуток должен быть пышным, один конец длиннее, другой короче. Три угла – это связь поколений: коммунисты, комсомольцы и пионеры. Не надо их на бантик завязывать.

Анька поднесла к пепельнице какой-то вымпел и подняла глаза на Леху:

– Леш, а как ВЛКСМ расшифровывается? Всероссийский…

– Всесоюзный, – поправил он и бросил на нее такой недоумевающий взгляд, что та начала оправдываться:

– Извини, нам историю ветеран читает, и у нас после Софьи Палеолог сразу Великая Отечественная началась и до сих пор не закончилась. Мы в мае только Белоруссию освободили. Общими усилиями с деканатом.

Леха примирительно улыбнулся и дернул ее за нос.

– Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи, – отчеканил он. – Но не смотрите на меня так. Я не Палыч, а это просто сувениры из прошлого.

Мы с Ринатом сидели у парапета под ветками сосны. Шею приятно грел его свитер, и вылезать из-под теплого бока не хотелось даже ради советских сувениров. Женька передал мне октябрятскую звездочку, и я показала ее Ринату.

– Я не носила ни галстуков, ни звездочек, – сказала я, разглядывая лежащую на ладони фиолетовую звезду. – Я почти ничего не помню оттуда. Помню только последнюю первомайскую демонстрацию: мы с мамой и папой стоим на площади перед Домом советских офицеров, и папа надувает шар в виде бегемота. У всех обычные, круглые, а я тяну руки к этому бегемоту и не верю, что сейчас его перевяжут ниткой и он будет моим. А потом он лопнул, и мне дали обычный шар. Круглый.

Ринат попробовал проникнуться чувством тяжелой утраты, но не выдержал и рассмеялся.

– Вот-вот, – сказал Леха. – Так оно и было: все о чем-то мечтали, а потом бах – и страна в клочки. И ходим с тех пор с круглыми шарами. – Толстыми пальцами он сгреб с моей ладони значок и посмотрел прямо в глаза: – Не впечатлило?

– Ну почему же? – запротестовала я и потянулась к звездочке. – Очень даже впечатлило, это же руины!

– Ты в сумку лучше загляни, – перебил Леха, стараясь перекричать поднявшийся вокруг галдеж. – Там для тебя Ринат еще кое-что припас, а сам сидит молчит, как Лига Наций.

Я медленно повернулась к Ринату и увидела, как в синем свете темнеет скула и улыбка сминает щеку с обозначившейся ямочкой, затем вылезла из-под теплого бока, дотянулась до сумки и одним рывком вытащила из нее алое бархатное знамя, размером чуть ли не полтора на два. Мне едва хватило роста, чтобы развернуть его перед всеми и явить вышитого Ленина, который, судя по золотой надписи во всю ширину, призывал пролетариев всех стран соединяться. Галдеж немедленно прекратился.

– Я же говорил, что это ковер, – сказал вдруг Колян и ткнул пальцем в удивившегося Ленина. – Когда дальняк рвануло, вот точно таким же пятно и закрыли. До сих пор его вспоминаю.

Ринат поднялся, взял у меня знамя и набросил его мне на плечи.

– Теперь за плечами у тебя, – сказал он. – Все как ты хотела.

Анька шмыгнула носом, сняла с себя Сашкину руку и наклонилась к Сереже:

– Сереж, сыграй ту песню про серп и молот и звезду на фуражке и про то, как все это трогательно. Не спеть ее сегодня – это политическое преступление.

– А спеть – административное правонарушение, – сказал Сережа и расчехлил Альдеру. – Но кто нас здесь услышит? Сегодня мы будем петь песни не Янки Дягилевой, а ее духовного наставника, идейного вдохновителя и, так уж вышло, сожителя.

– И собутыльника, – добавил Леха.

– Егор Летов, товарищи пионервожатые, – объявил Сережа. – «Все идет по плану».

«Границы ключ переломлен пополам,

А наш батюшка Ленин совсем усоп,

Он разложился на плесень и на липовый мед,