краску, ни лопаты, но зато добыл ценную информацию, которой поделился с нами в опустевшей игровой. От заикающегося Виталика, с которым после случившегося он почувствовал некую духовную близость, Женька узнал, что на марафоне у их отряда будет танец «Макарена», а исполнять его будут мальчики в кокошниках, потому что Ленка послала Виталика на склад за костюмами, а у Бороды оказались только они. В обмен на такие сведения Женька научил Виталика курить и подарил ему полпачки Esse, поэтому кокошники дошли до Ленки только к обеду.

– И что это нам дает? – спросила Анька.

С лысеющим веником она уже облазала все углы и загнала нас с Женькой и Сережей на подоконник.

– Это дает нам то, что хуже мы уже точно не сделаем. – Я провела пальцем по подоконнику и решила, что его тоже неплохо бы протереть. – Но танец не песня, его поставить несколько сложнее.

– Несколько с-сложнее? – Женька тоже еще немного заикался, но разговоры о танцах его отвлекали. – Как можно поставить танец без художественного руководителя, без х-хореографа, без к-костюмов?!

Аньке с Сережей было проще. Им вообще не надо было ничего делать, потому что их двойняшки, Лиза и Антон, занимались танцами и привезли с собой костюмы и музыку. Им даже не нужны были репетиции. Теперь можно было хоть целый день ходить с веником и возмущаться, откуда у нас под линолеумом фантики и почему ножки кроватей обклеены жвачками.

– Я ходила на танцы, – сказала я Женьке, чтобы он хоть заикаться перестал. – Давно и недолго, но что-то вспомнить смогу. В Доме офицеров был кружок, и я там занималась.

– «Тодес», надеюсь? – спросил Женька.

– «Тодес»! Женя, ты в каком мире живешь вообще? – Я спрыгнула с подоконника, забрала у Аньки лысеющий веник и потрясла им перед Женькой. – Я дочка военнослужащего, мы всю жизнь по гарнизонам. Какой «Тодес»? У нас танцы тетя Оксана преподавала, ей уже тогда было хорошо за шестьдесят. Она движения на словах объясняла. Кто как со слов понял, тот так и танцевал, а на гастроли мы в пазике ездили, который назывался «Голубая мечта», и каждый свой выезд отмечали тети-оксаниными пирожками с капустой прямо в этом пазике. И всей нашей разновозрастной труппе было от этого невыносимо хорошо. Потом, правда, было невыносимо плохо, но с пирожками это никто не связывал. Это были девяностые, а люди все равно к прекрасному тянулись. Но тебе этого не понять! Ты народа русского не видел! Тебе же сама жизнь как бы намекает: вступи в партию – прояви гражданскую позицию, дай ближнему сигу – обрети новых друзей, купи беляш на Казанском вокзале – узнай вкус жизни. Что ты там видишь из-под своей лампы для маникюра? Ничего не видишь! – Я сдула со лба прядь парижских каштанов и вернула Аньке веник. – Поставлю я вам танец, закачаетесь.

Женька тоже спрыгнул с подоконника и преградил мне путь к выходу.

– Я тебе не верю. Невозможно с детьми за час выучить танец. Нам нужен художественный руководитель.

– То есть ты думаешь, что у меня не получится?

Признаться, я тоже так думала, но он мог бы сказать обратное. Тетя Оксана бы сказала. Я обошла его, жалея, что отдала Аньке веник, который смахивал на дубину, и вышла из игровой.

В коридоре было необычайно чисто. Анька так отдраила линолеум, что тропинку, сворачивающую в туалеты, стало не видно. Даже Мама так не убирала. Ну еще бы, заняться-то нечем. И лестница тоже: все ступеньки теперь одинакового цвета, и непонятно, какая из них стерта больше. Да еще Ринат зашел в подъезд, сгибаясь ниже пружины и аккуратно придерживая дверь. Вовсе не удивительно, что ногу я поставила не туда и поскользнулась.

Приземлившись на задирающийся участок линолеума, я сделала вид, что так и было задумано. Здесь сегодня так чисто, что сидеть и разговаривать на полу – самое то.

– Женька задолбал! – сказала я Ринату. – Я его ненавижу. Он дурак и в меня не верит!

Ринат поставил двумя ступеньками ниже пакет и спортивную сумку и сел рядом.

– Я верю, – сказал он. – Ты есть хочешь?

Есть я хотела, поэтому, не стесняясь, заглянула в пакет, где лежали нарезка белого, кабачковая икра и две пачки корма для собак.

– А там что? – ткнула пальцем в спортивную сумку.

– Там то, не знаю что, – сказал Ринат и достал из пакета ломоть хлеба и банку икры.

– Я четыре года ходила на танцы, – продолжила я, понимая, как сильно хочу такой бутерброд. – Да я такой танец поставлю, что нас в Цирк дю Солей возьмут. А ты правда в меня веришь?

Ринат передал мне бутерброд и серьезно кивнул:

– Даже приду посмотреть. В семь у вас? Как обычно?

Рука с бутербродом дрогнула, икра начала капать на белые шорты. Этот актовый зал точно проклят! Танец, может, и получится, и в Цирк дю Солей нас, возможно, возьмут, но Ринату на эту срамоту смотреть совершенно необязательно.

– Тогда, раз вы до вечера заняты, я пойду. Мне еще надо покормить собаку.

Покормить собаку! А мне надо до вечера успеть пересечь канадскую границу и сделать так, чтобы меня не нашел Интерпол. Женька все же прав: танец не песня, его нужно долго репетировать, и художественный руководитель не помешал бы. Тем более с учетом сложившихся по моей же глупости обстоятельств.

Проводив взглядом Рината, я закусила губу и приготовилась сделать первое, что полагалось сделать в такой ситуации, – заплакать. Но! Мой папа – полковник ВВС России. И он бы никогда так не сделал. Он бы мужественно принял вызов и пошел к Коляну выбирать музыку. Но сначала доел бы бутерброд.

В рубке Коляна, стараясь не дышать, я локтем расчистила место на столе и написала на листочке название песни: «L’histoire d’une féе, c’est…».

– Колян, нам очень нужна эта песня для концерта.

Колян убрал с коленей ноутбук, встал с кровати и, пытаясь прочитать название песни, так сильно наклонил голову набок, что в шее у него что-то хрустнуло.

– А, ну да! – рядом я написала русский перевод, кто ее исполняет и еще на всякий случай название песни в русской транскрипции.

Колян покачал головой:

– Нет. Такой точно нет. А «Ласковый май» не проканает?

Подошла бы любая, но это было бы уже не то, ведь я хотела именно ту песню, и девочкам наверняка понравится быть феями на сцене.

– Не проканает. А ничего нельзя сделать? Может, где-то найти, у кого-то попросить? Это новая песня, ее по радио крутят. Очень нужно, правда.

Колян почесал затылок.

– Ну, есть один