– А тебе? Ну-ка наклонись еще, – Ринат протянул руку к моему плечу и снял с рукава шмеля. – Я же говорю, они летят на цвет… Приезжай на вторую смену. Одна – это слишком мало, а у меня еще отпуск до августа.

– Слишком мало для чего?

Вместо ответа Ринат усадил меня за стол. Чайник, который он извлек из пропотевшего полотенца, оказался из набора с чашками, только стройная официантка была здесь пузатой и чем-то напоминала тетю Любу. По горьковатому запаху я определила, что в нем ромашковый чай Глины Глиничны, и после первого же глотка убедилась в наличии у него странных свойств. Шмели загудели громче, а со всех подносов, которые держали синие женщины во главе с тетей Любой, пошел пар. Зажмурившись, чтобы согнать это видение, я поняла, как сильно хочу спать.

– Там что, снотворное? – спросила я, приглядываясь к чайнику.

Ринат расхохотался и снял с него круглую крышечку, как будто это служило доказательством отсутствия в нем снотворного.

– Конечно, нет. Вы давно не спали, а надо раз за две-три ночи обязательно высыпаться.

Под ногами со стуком упал на пол Рибок и, уткнувшись носом в красную надпись кроссовки, блаженно засопел.

– Слишком мало для чего? – напомнила я, борясь с некстати навалившейся сонливостью.

– Для того, чтобы зацвел дуб, – сказал Ринат и подлил мне кипятка. – Я когда сюда в первый раз приехал, тоже…

Кипящая струя упала в чашку, горячая капля попала на ладонь, но я не почувствовал боли. Ринат что-то говорил и говорил, но сквозь гремящий уже диким рокотом шмелиный гул доносились только обрывки фраз, что-то про панцирные кровати и детей, потом переключился на Леху, который торчит от всего этого, как наркоман, и хочет всех подсадить на эту иглу, с которой уже не слезть.

Иногда его перебивала нарисованная на чайнике тетя Люба и требовала отнести посуду на ленту. Я машинально порывалась взять свою пустую чашку и куда-то ее унести, но вспоминала, что лента есть только в столовой. Тогда возникал вопрос: зачем же я здесь? Наклонялась под стол, видела счастливого Рибока, который весь превратился в благодарный мокрый шевелящийся нос. Ринат улыбался, смотрел на «откровенный закат», снимал с меня цепких шмелей. «Невозможный цвет», – качал головой, и брови превращались в пушистые усики, черная футболка покрывалась желтыми полосами, из-за спины поднималось прозрачное крыло.

– …но, может, вы и сами это поймете, – прозвучало вдруг отчетливо и в полной тишине, как будто все остальное вдруг выключилось, и сон сняло как рукой. Я посмотрела на Рината широко открытыми непонимающими глазами, и он, извиняясь, поднял брови:

– Горн. Вырабатывается рефлекс «бежать».

– Уже горн? – удивилась я. – Тогда мне нужно скорее бежать!

Ринат поставил на стол чашку и накрыл ладонью мою руку:

– Я же говорю: рефлекс. И выспись, пожалуйста, сегодня.

Вечером хлынул дождь. Он не бушевал, как вчерашняя гроза, с ветром и молниями, но был таким сильным, что сквозь его шипение, похожее на телевизионные помехи, с трудом пробился горн на отбой. Листья сиреней дрожали и липли к оконным стеклам, из водосточных труб с грохотом вылетали заплетающиеся в косы струи. В мокрой хмари тускло светили фонари, и в воздухе висел пресный запах железных лестниц.

За темным окном пионерской жались друг к другу треугольные флажки гирлянды, но внутри было сухо и до рези в глазах светло.

В строгом драповом костюме – брюках палаццо и укороченном жакете – Нонна Михайловна прохаживалась между рядами столов и нервно встряхивала рукой, чтобы посмотреть на часы. В простенке между окнами висели настенные, но ее маленькие наручные были такие изящные и так сияли в электрическом свете двумя изумрудами на месте цифр 12 и 6, что она использовала любую возможность, чтобы продемонстрировать их всем присутствующим. Особенно Сашке.

– Александр, вы видите, который час? – спрашивала она, приподнимая манжет жакета.

– Я не знаю, где он, – в который раз ответил ей Сашка, уже не глядя на часы. – В «Чикагу» завезли новые вантузы, поэтому вполне возможно, что он стоит за ними в очереди. А, нет. Вот, кажется, и он.

В незакрытую по случаю духоты дверь, шаркая, зашел Борода, поставил мокрый зонт в угол и, приветственно кашлянув, опустился на стул для гостей не самого высокого ранга. Нонна Михайловна заняла место возле своего кожаного кресла и начала долгую и, как всегда, обстоятельную речь.

Вся вечерняя планерка оказалась посвящена предстоящему празднованию Маринкиного дня рождения – мероприятию с непрогнозируемыми последствиями, – поэтому приглашены на нее были все, кроме вожатых, укладывающих детей спать.

Также пригласили экстренные службы. Внимательнее всех Нонну Михайловну слушал Борода. Его позвали специально, чтобы сказать, что ему запрещено посещать это мероприятие. До планерки Борода вообще не знал, что у кого-то из вожатых день рождения, поэтому, чтобы не забрести туда случайно, записал для себя, где и во сколько состоится празднование.

Между окнами под круглыми часами стоял Пилюлькин. В уме он уже делил количество вожатых на количество коек в изоляторе и проклинал Нонну Михайловну за такие гениальные идеи.

– Если что, – говорила она тем временем, – изолятор рядом. Аркадий Семенович всегда на вахте.

– Нонна, ты меня убиваешь, – ныл Пилюлькин. – У меня изолятор, а не вытрезвитель!

Напротив Пилюлькина через два ряда столов у двери стоял Ринат. Полагая, что последствия празднования дня рождения страшнее мифических цыган, населяющих лес, на сегодняшнюю ночь Нонна Михайловна сузила его подконтрольную территорию до периметра второго корпуса и как-то незаметно переложила всю ответственность за то, что там будет происходить, на него.

– Поднимите руки, кто у нас дежурит на корпусах, – попросила она и приготовилась увидеть армию доблестных дежурных.

Руку подняла я одна, потому что дежурящий на третьем корпусе Виталик укладывал детей и вместо него пришла возжелавшая участвовать в готовящейся вакханалии Ленка. Поймав взгляд Рината, я изобразила синюю женщину с подносом, приглашая его на чай, но он сложил обе ладони вместе и изобразил женщину спящую. Тогда я изобразила женщину, сильно расстроенную, но женщина Рината уснула еще крепче.

– …и я вас очень прошу: без эксцессов. Давайте не будем входить в анналы вожатского содружества некрасивым путем.

– Куда-куда входить? – переспросил Леха и добавил, безбожно картавя: – Вечно вы, Нонна Михайловна, из презерватива дирижабль раздуваете.

Анька захихикала, легла на стол. Ринат расстегнул ветровку, дернул себя за прилипший ворот футболки, на влажном линолеуме скрипнули подошвы кроссовок. «А где же “Ах” и “Ух”? – стукнуло в голове. – Да он же одет совсем не для обхода! Действительно,