Заключенные оставались в Пересылке до тех пор, пока за ними не приходил предназначенный для них транспорт. Не брали только тяжелых больных. Но и некоторые здоровые находились здесь более года – все они поддерживали тесные деловые контакты с администрацией. Двин возложил на начальника пересыльного пункты личную ответственность в случае, если с нами что-нибудь случится. Только его мы должны благодарить за то, что уголовники нас не трогали.

Через несколько дней мы наблюдали картину, как бандиты у входа в барак напали на группу молодых латышей. Перед возвращением латышей урки спрятались под нары. Ожидавшие нападения извне, латыши оставили у дверей охрану, а сами вошли в барак. И тут бандиты вышли из своих укрытий и принялись за грабеж. Решительные латыши стали отрывать доски от нар и бить ими бандитов. Было слышно, как урки завопили о помощи, и тут же первые из них стали выскакивать из барака с окровавленными головами. Прибежали на выручку своим подопечным и лагерные погонялы с надзирателями.

После этого происшествия в лагере несколько дней царил мир.

Нашими соседями по бараку были недавно прибывшие уголовники. Едва успев разместиться, они принялись за свое обычное воровство, но, поскольку они не принадлежали к местной клике, связанной с администрацией, украденные вещи были найдены тут же, в бараке. Большинство уголовников уже не раз бывали на зоне. Недолго наслаждались они «гуманной» амнистией, пожалованной Сталиным уголовникам после войны. Они снова принялись за свое преступное ремесло и снова получили по двадцать пять лет. Должен сказать, что они не остались в долгу перед Сталиным – такой брани в свой адрес он никогда в жизни не слышал. Чаще всего его называли «гуталинщиком», так как в больших городах России чистильщиками обуви большей частью были грузины или армяне.

– Скоро гуталинщику придет конец, – говаривали они, сопровождая эти слова отборной бранью.

Уголовники постоянно просили у нас махорки и продуктов.

К нам приходили и некоторые австрийцы, ожидавшие транспорт на Норильск. С радостью я слушал новости из Австрии и Вены. Стоя у барака, мы рассказывали им о Норильске и о том, что их там ожидает. Они же рассказывали нам, как были арестованы и за что осуждены. Все, которых я встречал, были арестованы в русской зоне оккупации Австрии после их возвращения из зон оккупации союзников. Русские хватали тогда каждого, переходившего из западной зоны в восточную. Обвинение гласило: «шпионаж в пользу Америки». И приговор был всегда один и тот же – двадцать пять лет лагерей. Это были, в основном, молодые люди из Граца, Линца и Зальцбурга, частично связанные с американской разведслужбой. Но некоторые были абсолютно чисты. Я старался их успокоить, убеждал их, что скоро они вернутся домой. Мы часто делились с ними продуктами, а они, в знак благодарности, пели нам самые новые венские песни.

Через несколько дней из Норильска прибыл этап инвалидов, которых должны были переправить в инвалидный лагерь. Они принесли нам весть, что кровавый судья из Норильска Горохов утонул, переправляясь с каким-то человеком на лодке через Енисей. Известие это мы восприняли с радостью.

Как-то я грелся на солнце, доедая свой паек. Ко мне подошел худой, среднего роста мужчина в очках и стал с грустью смотреть на то, как я ем. По разорванным военным брюкам да и по всему его виду я понял, что это либо немец, либо австриец.

– Подойдите, – позвал я.

– Вы говорите по-немецки? – удивленно пробормотал он.

– Я австриец.

– Это невозможно!

– Почему невозможно? Неужели вы думаете, что вы – единственный иностранец на всю Сибирь?

– Нет, нет, нас здесь очень много.

– Садитесь, время у вас, конечно, есть.

– Боже мой, времени здесь достаточно, – согласился он и сел.

Я разломал остаток хлеба на две части и одну протянул моему соседу.

– Ну что вы! – запротестовал он. Ему было неудобно.

– Ешьте, ешьте, без церемоний, – ответил я.

– Доктор Бергман из Штутгарта, – закончив есть, протянул он мне руку.

Я тоже представился.

– Как долго вы здесь находитесь? – спросил Бергман.

– Очень долго, может быть даже чересчур.

– Сколько?

– Двенадцать лет.

– Сколько? Двенадцать лет? – оторопел Бергман.

– Да.

– Столько лет вы в лагере?

– Да, столько лет.

– Это звучит невероятно. А где вы были?

– Я был там, куда вас теперь отправляют.

Бергман стал расспрашивать меня о Норильске, и я говорил ему все то, о чем мне приходилось рассказывать уже много раз. Затем я пошел в барак, вытащил из мешка сухари и принес их Бергману. Он был удивлен, он не мог поверить, что здесь есть сытые люди. Я спросил его, как он попал в лагерь? Он поведал мне свою историю. Он служил в немецкой армии и в конце войны попал в плен к русским. В лагере для военнопленных он работал врачом и имел привычку записывать в свой блокнот имена всех военнопленных, умерших в этом лагере, чтобы по возвращении домой известить об этом их родственников. Во время обыска энкавэдэшники обнаружили этот блокнот с именами покойников и объявили его шпионом. Судивший Бергмана военный трибунал приговорил его к двадцати пяти годам.

Во время пребывания в Пересылке Бергман вместе с еще какими-то немцами часто навещал меня. Наш барак был привлекателен тем, что мы были единственными заключенными, которые не только не голодали, но еще и подкармливали других. Бергман восхищался лагерным меню. Если, бывало, я встречался с ним после еды, он всегда меня спрашивал:

– Вы уже пообедали? – и, не дожидаясь ответа, продолжал:

– Сегодня суп был превосходный.

Или:

– Суп был отличным. В нем плавал вот такой кусок мяса, – при этом он показывал, каких размеров был кусок.

После того, как он еще раз пришел ко мне, чтобы похвалить эту «фантастическую» баланду, я пригласил его в барак и вручил ему котелок, в котором было около трех литров этой «фантастической» баланды. Съев две трети, он отставил котелок в сторону и произнес:

– Больше не могу.

– Почему? – поинтересовался я.

– Знаете, только когда человек сыт, он замечает, какое это пойло.

Я был рад, что он наконец-то насытился. Вскоре его куда-то отправили, и больше я его не видел.

Как-то раз, когда я беседовал с одним австрийцем, к нам подошел маленького роста черноволосый человек и что-то у меня спросил по-немецки. По произношению легко было понять, что это не немец. Но расспрашивать его мне не пришлось. Мой новый знакомый сам рассказал мне все, что мне хотелось бы, и даже чего не хотелось, услышать.

Франсуа Пети был капитаном французской армии. До сих пор в лагерях я почти не встречал французов, и поэтому Пети интересовал меня больше, чем другие. В ходе пятнадцатиминутного разговора выяснилось, что Пети был участником французского движения Сопротивления и что его в 1948 году в Потсдаме арестовали русские. Военный трибунал приговорил его за шпионаж к двадцати пяти годам лагерей. Сейчас Франсуа Пети ждал транспорта на Норильск.