В тот же день Пети попросил меня поговорить с ним с глазу на глаз. Мы забрели в отдаленный уголок зоны. Поскольку Пети интересовала ситуация в Норильске, я вкратце рассказал ему, что там пережил.

– Есть ли возможность совершить побег из Норильска?

Вопрос меня удивил. Неужели он спрашивает серьезно? Пети молча ждал ответа. Стараясь потянуть время, я спросил его первое, что мне пришло на ум, а сам подумал: может, Пети провокатор? Нет, НКВД к такому опытному заключенному, как я, не подошлет новичка. Пети был наивным человеком. Как и многие другие, он ничего не знал о России, о ее необозримых пространствах, о ее жителях, об НКВД и, разумеется, о жизни в лагерях. Как и большинство иностранцев, попавших в Россию, он европейские понятия просто перенес в другую географическую ситуацию, в чем обычно и крылось начало их трагедии.

– Вы знаете, куда вас везут? – спросил я его.

– В Норильск.

– Это ясно. С этой пересылки везут только в Норильск. Но это еще ни о чем не говорит. Вы должны знать, что вы будете находиться в двух с половиной тысячах километров от ближайшей железной дороги. Вы окажетесь на зоне, которая отделена от внешнего мира несколькими рядами колючей проволоки. В лагере за вами постоянно будут наблюдать надзиратель, лагерные погонялы, бригадиры и собственные товарищи. Стоит вам всего лишь опоздать на обед, как вас уже начинают искать.

– А ночью как?

– Понятия «день» и «ночь» там не существует.

– То есть как? День есть день, а ночь есть ночь, – удивился Пети.

– Понимаете, в Норильске четыре месяца в году нет дня и четыре месяца нет ночи.

Пети молчал.

– Нечего даже и думать о побеге из Норильска.

Я не хотел обескураживать его, но это должен был ему сказать. Мне казалось, что он готов на всяческие глупости из-за того, что совершенно не знал ситуации. То, что я ему сейчас рассказал, перевернуло вверх тормашками все его представления о Норильске. Он спросил меня:

– А если во время работы? Разве нельзя бежать с рабочего места?

Я мучительно долго пытался ему объяснить, что все эти планы бессмысленны, но переубедить его мне все-таки не удалось, потому что он снова и снова пробовал мне доказать, что должны существовать хоть какие-то возможности для побега. Затем Пети рассказал мне о тайной организации, носящей название «Kreuzler» («Крестоносцы»), имеющей свои группы в разных странах мира, в том числе и в Советском Союзе. Он объяснил мне, каким образом можно узнать члена этой организации: во время разговора с незнакомым человеком нужно ногой нарисовать знак в виде двух крестов, своего рода свастику. И когда незнакомец увидит этот знак, он признает во мне члена организации. Выслушав этот фантастический рассказ, я спросил его:

– Неужели вы думаете, что и в Норильске есть люди, готовые помочь вам во время побега? Но даже если вам и удастся незаметно покинуть зону, что дальше?

– Я постараюсь добраться до железной дороги на Москву. В Москве я явлюсь во французское посольство, и все будет в порядке.

– То, что вы говорите, даже не фантазия, а ребячество. Я вам посоветую вот что: не играйте со своей жизнью. Со временем, возможно, ваше положение изменится к лучшему, но с такими планами смерть неизбежна.

Я заметил, что Пети разочаровали мои слова. Мы встречались еще несколько раз, но о побеге больше не говорили.

Через несколько лет в специальном лагере в Тайшете я встретил немцев, которые были в Норильске одновременно с Пети. Они рассказали мне, что этот француз попытался воплотить в реальность свои мысли о побеге, и даже посвятил в свои планы других. Вскоре Пети, знавший по-русски всего несколько слов, вступил в контакт с неким полковником, приписанным к дислоцированным там войскам. Этот полковник собирался вместе с заключенным бежать за границу. Естественно, заговор был раскрыт НКВД. Продержав всех несколько месяцев в следственной тюрьме, их приговорили к смертной казни за подготовку восстания. Приговор в отношении Пети не был приведен в исполнение: Пети, после вмешательства французского правительства, был выпущен на свободу и сейчас, по всей вероятности, находится на родине.

Мы уже целый месяц жили в Пересылке, и «сезон» близился к концу. В октябре уходят последние транспорты из Красноярска в Норильск. С окончанием навигации на Енисее единственным средством сообщения с Норильском становится авиация, но ее для транспортировки заключенных применяли только в исключительных случаях. Восемь самолетов, имевшихся в Норильском управлении, всегда использовались для перевозки почты и служащих, летавших не только по служебным надобностям, но и по частным делам.

После стольких дней пребывания в Пересылке мы чувствовали себя как дома. Некоторые уже наладили связь с коррумпированными надзирателями, жены которых приносили нам помидоры и другие свежие овощи, которых мы в Норильске даже не нюхали. Те, у кого было достаточно денег, заказывали даже водку.

Однажды, вернувшись с купания, мы заметили, что наши соседи проломили в одном месте стену и стали наводить у нас шмон. Но мы вернулись как раз вовремя.

В середине октября отправили первую группу из двадцати пяти человек. Не будучи уверенными в том, что нам доведется еще когда-нибудь свидеться, мы тепло попрощались со своими товарищами. Мы пытались узнать, куда направляется транспорт, но все безрезультатно. Удалось всего лишь выяснить, что по расписанию поезд в это время отправляется на Дальний Восток. Это подтверждало предположение, что наш путь лежит не на Северный Кавказ, а в Иркутск.

Транспорты становились все более частыми. Во второй половине дня приходили служащие из лагерного управления и зачитывали фамилии двадцати пяти человек, которым следовало приготовиться к отправке в десять часов вечера. Я оказался в пятой группе. Как и предыдущие, мы получили паек на два дня, с той лишь разницей, что вместо селедки нам выдали мясо, каждому по четверть килограмма вареной ягнятины. У ворот нас приняла большая группа вооруженных солдат НКВД с тремя служебными собаками. В быстром темпе, а затем и бегом мы направились к железнодорожной станции. Конвоиры боялись, что мы опоздаем на поезд. Они гнали нас под бешеный лай собак. Дорога шла через лес, многие спотыкались о корни деревьев и падали, а собаки тут же набрасывались на них, готовые по команде разорвать их. Конвоиры ругали нас отборнейшим матом. Находясь всего в десяти метрах от станции, мы увидели, что поезд отходит.

– Троцкисты, фашисты, курвы, – полился поток ругательств.

Под аккомпанемент этой песни нас препроводили назад. Мы были счастливы снова оказаться в Пересылке. Разбуженные нами в полночь товарищи весьма удивились нашему возвращению. Мы им тут же рассказали все подробности ночного марша.

На следующий день повторилось то же самое. Мы бежали на станцию трусцой, хотя вероятности опоздания на поезд не было, так как конвой сегодня прибыл на час раньше.

С трудом протискивались мы в узком коридоре «столыпинского» вагона, этой тюрьмы на колесах. Как только мы поднялись в вагон, конвоиры начали нас толкать и ругать, потому что им не понравились наши вещи. Все камеры-купе этого тюремного вагона были переполнены. Надзиратель не знал, куда нас втиснуть. Мы долго стояли в коридоре, пока конвоиры занимались перегруппировкой.