Тито и товарищи - Йоже Пирьевец

«Было бы весьма желательно, чтобы люди, стоявшие во главе партии «движения, – будь то перед революцией, будь то в период революции , – были, наконец, изображены суровыми рембрандтовскими красками во всей своей жизненной правде. Во всех существующих описаниях эти лица никогда не изображаются в их реальном, а лишь в официальном виде, с котурнами на ногах и с ореолом вокруг головы. В этих восторженно преображенных рафаэлевских портретах пропадает вся правдивость изображения»[1]. Это слова К. Маркса и Ф. Энгельса. Они были оптимистами, поскольку даже не предполагали, что возвещенная ими революция может потерпеть поражение, а жизнь ее лидеров – завершиться позором. Это случилось и с Тито: еще вчера он был иконой, после же распада Югославии часто – объектом карикатур. Попытаемся написать его портрет кистью Рембрандта.

Выразительные глаза Тито привлекали внимание современников с того момента, как он впервые вышел на историческую сцену, – когда гордо и смело держался во время суда в Загребе, приговорившего его в конце 1928 г. к строгому тюремному заключению. Корреспондент газеты «Новости» описал его внешность так: «Некоторые черты его лица, казалось, были стальными. Его светлые глаза смотрели сквозь стекла пенсне очень холодно, но энергично и спокойно»[2].

Мирослав Крлежа, поэт, писатель, летописец хорватской и югославской провинции, в кратком эссе под названием «Возвращение Тито в 1937 г.» вспоминает: «Сижу в сумраке в своей комнате и смотрю на облака. Как высоко над городом гонит их западный ветер. В тишине раздался звонок у входной двери. Его тревожный звук в пустых, серых, неосвещенных комнатах вызывает суеверное предчувствие какой-то неопределенности Я встаю, прохожу через всю квартиру, отпираю сначала одну дверь, потом другую, включаю свет в прихожей, вот заскрипела личина замка, и – перед стеклянной дверью стоит чужак. Через девять лет Тито появился перед этой стеклянной дверью как тень давно минувших дней, и на первый взгляд мне показалось, что он не сильно изменился. Я посмотрел снова: изменился очень сильно, даже более того, полностью. Шесть лет Лепоглавы и три года жизни за границей стерли с его лица то выражение наивной и непосредственной радости, и вместо улыбчивого молодого человека передо мной серьезный, спокойный чужак, глаза которого из-под стекол пенсне сверкают сумрачно, почти сурово».

С этим новым-старым знакомым Крлежа проговорил почти до утра и многое узнал о его бурной жизни и революционных идеях. Тито также поведал ему о тоске по родине, которая по возвращении из Москвы как-то ночью погнала его в родной Кумровец, хотя ясно было, что риск слишком велик, ведь он находился на нелегальном положении. Он шел к отчему дому, и ему казалось, что в этой глубинке, несмотря на великие перемены, преобразовавшие мир, ничего не изменилось с тех пор, как он был там в последний раз. «В конце этого лирического монолога голос Тито зазвучал по-другому, его серо-голубые глаза приобрели стеклянный, темно-синий металлический оттенок и стали темными, как чернила. Губы утратили свою добродушную мягкость, застыли, превратившись в упрямую, жесткую, будто высеченную из камня, резкую черту. И во взгляде, и в голосе появилось какое-то неопределенное, но обладавшее гипнотической силой выражение, полное боли и тревоги. “Кумровец, благослови его, Боже, храпит, и до каких же пор все у нас будут храпеть?” – Тито задал вопрос нервно, с яростью, тем агрессивным тоном, которым на нашем языке ниспровергают с небес всех богов высшего и низшего ранга»[3].

Милована Джиласа при первой встрече с Тито также поразили его глаза: «Это был человек среднего роста, достаточно сильный, худощавый. Энергичный, несколько нервный, но умел владеть собой. Лицо у него было твердое, спокойное, но при этом довольно нежное, глаза – голубые и тоже нежные»[4]. Ему было присуще природное обаяние, перед которым невозможно устоять[5].

Гойко Николич, хорватский серб, врач, сражавшийся в Испании, в ноябре 1941 г. записал в дневнике впечатления о своей первой встрече с Тито: «Тито я нашел на следующий день в широкой и просто обставленной комнате . После приветствия и рапорта я бросил быстрый внимательный взгляд на этого человека и сразу заметил в нем определенные черты, черты того, кто взял в руки судьбу нашей борьбы и кого мы так долго ждали. Сначала я увидел голубые, немного затуманенные глаза, потом четко вылепленное лицо, лицо идеального классово-сознательного рабочего, пролетария. Как будто скопированное с какой-нибудь русской картины времен Пролеткульта»[6].

Тито умел очаровать не только своих приверженцев, которые и так им восхищались. Руководитель британской миссии в Верховном штабе так описал впечатление, которое произвел на него Тито во время их встречи в 1943 г.: «Что касается внешности, Тито – личность импозантная: ему было 52 года, фигура крепкая, цвет волос – металлически-сивый. Его лицо, правильные черты которого казались высеченными из камня, было серьезным и очень загорелым, морщины свидетельствовали о бескомпромиссной решительности. Ничто не могло укрыться от взгляда его голубых глаз. В нем была сконцентрирована энергия тигра, готовящегося к прыжку»[7].

Западногерманский посол, описывая свой первый прием у Тито на вилле Блед в 1951 г., прежде всего подчеркнул, что тот не похож на Германа Геринга, гитлеровского министра авиации, о чем нашептывали злые языки: «Хотя он среднего роста, не массивен, но очень крепок, как будто вытесан из одного куска. Лицо серьезное и совсем не отекшее, очень энергичное, но не жестокое. Больше всего привлекают внимание его голубые глаза, которые кажутся еще более ясными на фоне его загорелой на брионском солнце кожи»[8].