Из кухни принесли большой ящик хлеба. Каждый получил по два килограмма, да вдобавок еще две селедки и пять кусков сахара.

Это говорило о том, что нас ожидает дальний путь – полученный паек соответствовал двухдневной норме.

Значит, нас отправляют не в норильскую тюрьму!

Это меня обрадовало, поскольку то, что я пережил за время войны в этой тюрьме, до сих пор мучает меня кошмарами. Но куда нас повезут? Мы говорили только об этом. Когда нас вывели из здания управления, находившиеся в зоне заключенные вышли из бараков. Ночная смена не спала, все провожали нас до ворот.

Надзиратели и погонялы отгоняли заключенных от ворот, но любопытные всегда возвращались снова. Когда ворота открыли, все закричали:

– Прощайте, товарищи!

Нашу группу из двадцати человек конвоировало двенадцать солдат и один офицер. Мы шагали по улицам Норильска в направлении железнодорожной станции.

Десять лет назад меня вели по этим же улицам. Тогда здесь было всего несколько деревянных домов, а сейчас слева и справа стояли каменные и деревянные трехэтажные здания. Из них выходили люди, а когда мы проходили мимо Центральной больницы, больные, сгрудившись у окон, махали нам. В Норильске нередко водили заключенных по улицам, но именно наше шествие, по необъяснимым причинам, привлекло большое внимание. Я размышлял над тем, почему наша группа вызвала такой интерес, и пришел к выводу, что это имеет прямое отношение к Резолюции Информбюро.

Прибыв на вокзал, мы увидели необычную картину. Перед зданием вокзала на земле сидела большая группа заключенных, человек триста. Нас присоединили к этой группе и тоже заставили сесть на землю.

День был прекрасный. Лучшего в Норильске я не видел. На вокзале были сотни людей: вольняшки и заключенные, женщины, мужчины и дети. Некоторые пытались приблизиться к нам. А поскольку конвоиры находились под влиянием настроения окружающих, то они спокойно передавали нам пакеты и свертки. Нам положено было сидеть, не меняя рядов. Но мы незаметно менялись местами, чтобы быть поближе к друзьям. Я заметил махавшего мне Йозефа и вскоре перебрался к нему.

Впервые кто-то произнес слово «материк». Норильск не является островом, но его огромная удаленность от «большой земли» и тот факт, что в Норильск можно попасть только по воде и по воздуху, создавали впечатление, что мы и в самом деле находимся на острове. В данном случае в расчет принимался не географический фактор, а человеческие чувства. Но большинство, и я в их числе, не хотели в это верить. В нашей группе были собраны так называемые опасные элементы, т. е., в основном, бывшие партийные функционеры и руководители крупных предприятий. Я не мог поверить в то, что ужесточение режима, проводившееся НКВД, произойдет где-то вне Норильска. Я и сказал об этом другим. Некоторые считали, что нас отправят на какой-нибудь остров в Карском море, а кое-кто полагал, что нас повезут на угольный разрез Кайеркан, удаленный от Норильска на 50 километров.

Увидев проходящего мимо начальника товарной станции Норильской железной дороги, я спросил его, в каком направлении пойдет состав.

– В Дудинку, – ответил Гилельс.

Стало ясно, что версия о Кайеркане отпадает.

Мы сидели несколько часов. Мы радовались, что можем задержаться еще на несколько часов в Норильске, где было пережито столько страданий, где мы провели десять кровавых лет.

Среди окруживших нас женщин были и такие, у кого здесь оставались мужья или отцы. И вот теперь им предстояло расставание. Когда подали вагоны и зачитали первые фамилии, начался плач.

Один вагон был заполнен. Офицер как раз закрывал двери вагона, когда к нашей группе подбежала какая-то женщина и громко сказала:

– Товарищи, вас везут в Иркутскую тюрьму!

Мы ужаснулись от такого известия.

– Откуда вы это знаете? – спросил женщину знакомый ей заключенный.

– Мне сказал об этом начальник санчасти.

Посадка длилась долго, так как каждого вызывали поименно и тут же проверяли данные. Я бросил последний взгляд на окрестности станции. Слева находилось лагерное подотделение каторжников, а сзади – многоэтажное здание Большой обогатительной фабрики. Справа раскинулось другое лаготделение, в котором и мне довелось побыть некоторое время. Позади меня на холме возвышалось двухэтажное здание управления Норильской железной дороги, справа от него виднелось здание Норильского НКВД. Я направил последние проклятия этому зданию и нелюдям, работающим в нем.

Когда дошла очередь до меня, было уже темно. Я поднялся в вагон и лег между уже расположившимися на полу товарищами. Моим соседом оказался молодой австриец Эди Шрайдель. Кто-то зажег свечу. Можно было рассмотреть лица лежавших на полу или забившихся в угол людей. Все молчали.

После десятилетнего пребывания в Норильске мы отправляемся в неизвестность. На новом месте начнется новая борьба за существование. Многим до окончания срока оставалось лишь несколько месяцев, многие уже договорились с администрацией предприятий о том, что они останутся на своих рабочих местах в качестве вольнонаемных. И теперь все пропало!

Раздался пронзительный гудок паровоза. Поезд потихоньку тронулся. Около полуночи кто-то заметил, что мы проехали станцию Кайеркан. Предположение, что нас везут на угольные шахты, отпало полностью. В восемь часов утра мы прибыли на станцию Дудинка. Конвоиры открывали двери.

– Выходите!

Мы выгрузили свои узелки и стали впереди вагона. Началась обычная процедура переклички и других формальностей. После этого нас построили в колонну по пять и начальник конвоя начал говорить о правилах поведения во время марша. Наконец, мы тронулись в сторону Пересылки, этапного пункта Дудинки.

Это время здесь оказалось самым оживленным. Бараки были переполнены. Теплая погода позволяла заключенным спать под открытым небом. Заключенные продавали и обменивали свои вещи. Однако продавцы, новое пополнение лагеря, еще не знали о трюках уголовников. Часто они отдавали вещи, ничего не получая взамен. Было смешно смотреть, как бывшие офицеры СС договаривались со своими покупателями, предлагая им хлеб и сахар за рубашку или штаны. Евреи на венском рынке могли бы позавидовать их торговому таланту.

По приказу начальника Норильлага Воронова нас разместили в отдельном бараке. Воронов специально прибыл в Дудинку, чтобы лично проконтролировать транспортировку старых норильских лагерников.

Во время нашего пребывания в Дудинке еду для нас тоже готовили отдельно и получали мы ее в отдельном окошке. Воронов распорядился продавать нам продукты, а также махорку и папиросы. В управлении норильских предприятий жалели, что уехала наша группа, в которой было столько заслуженных строителей этих предприятий. Но все это не мешало Воронову продолжать свое вранье. Когда он приехал на Пересылку и стал расспрашивать нас, как мы себя здесь чувствуем, некоторые у него спросили, куда нас везут.