– Нугзарка, это ты?! Нашел способ шутить! Так человека можнои в Кащенко отправить!

Он обнял ее по-дружески. Ему так понравилась эта манераобращения: Нугзарка – как будто они просто такие приятели, которые когда-товолынили вместе.

– Эй, Нинка, я уже все про тебя знаю, дорогая! –засмеялся он. – С кем спишь, с кем обедаешь – все известно недремлющимстражам отчизны!

– Вот то-то мне и кажется уже второй день, что за мной сталиходить, – сказала она.

Болтая, они пошли вниз по Театральному по направлению кгостинице «Метрополь», где он как раз и снимал номер полулюкс. Она сделала емукомплимент по поводу нового костюма. Ого, плечи широкие, брюки колом –настоящий оксфордский шик! Возле гостиницы он взял ее за руку и остановил.

Как и в «ту ночку», она посмотрела исподлобья и тихоспросила:

– Ну, что?

– Пойдем ко мне, – сказал он с немного излишнейсерьезнинкой, с ненужной ноткой некоторой драмы.

Она тут же рассмеялась, пожала плечами:

– Ну, и пойдем! – И пошла вперед, беззаботно раскачиваясвязочку только что купленных книг. Вот так все просто, дитя двадцатых, плодреволюционной антропософии.

Дальнейшее прошло совсем не так, как представлялось емусотни раз в его закавказском отдалении. Все изменилось, «той ночки» уже невернешь. И он уже не тот молодой разбойник, и она уже не та, что тогда, непьяная, не отчаявшаяся, не загнанная в угол, иными словами, не добыча героя, анапротив – счастливая и в замужестве, и в своем деле, уверенная в себе и простопозволившая себе подсыпать чуть больше перцу в ежедневную пищу.

Все могло бы повернуться иначе, в сторону «той ночки», еслибы она сначала решительно отказалась и только потом уж уступила под страхом,под угрозой разоблачения троцкистского прошлого. Он сам все испортил своим шутливымтоном, а она этот тон тут же с ловкостью необыкновенной подхватила, и вот оноказался – Нугзарка! – в дураках. «Той ночки» не получилось, не состоялосьсладостного насилия над «жаждущей жертвой», как это он много раз определял вуме.

И еще что-то было, чего он не мог определить, но что делалоее совершенно самостоятельной и неуязвимой личностью. Только через полгода онпонял эту неясность, когда до Тифлиса дошла новость о том, что Нина Градовародила девочку. Она была уже основательно беременна к моменту их встречи.Мадемуазель Китайгородская уже предъявляла свои права в ее чреве.

Одержимость своей кузиной злила и пугала подполковника.Вокруг берут тысячами народ, не имеющий никакого отношения к троцкизму, а ведьона-то, Нинка-гадина, как раз и была когда-то настоящей троцкисткой, уж он-тоэто точно знал, она была зафиксированным членом подпольной группы нынешнегоэмигранта Альбова.

Зная специфику работы своих любимых органов, Нугзар понимал,что вовсе не обязательно в эти времена иметь реальные обвинения, чтобызагреметь на Колыму или «под вышку». И все-таки сосало под ложечкой: а вдругтак повернется, что все выплывет, и она, его мечта, девушка «той ночки»,покатится – вообразить ее в лагерном бараке было немыслимо! – и он сам, нарадость завистливой сволочи, будет вышвырнут из рядов, а потом смят иуничтожен.

В тpидцать седьмом ситуация еще пуще усугубилась. Послеареста братьев Нинку могли взять просто как родственницу. При всей слепотекарающей машины у нее есть нюх, и вынюхивает чужих она совсем неплохо.

Так и получилось. Полгода назад из Москвы «на доработку»пришло ее дело. Московское управление НКВД собрало материал на Градову Н.Б.,родственницу осужденных врагов народа и обвиняемую сейчас в связи с агентомфранцузской и американской разведок И.Г.Эренбургом. Никаких упоминаний не былоо троцкистском кружке. То старое дело с донесениями Стройло проходило,очевидно, по другому департаменту, в том смысле, что где-то было навечнопогребено в шкафах среди миллионов других папок. Новое же дело было прислано вГрузию для уточнения имеющихся сведений о связях Градовой с недавноразоблаченными врагами народа Паоло Яшвили и Тицианом Табидзе. Самое жезамечательное заключалось в том, что Эренбург в это время постоянно ездил заграницу и печатал в «Правде» волнующие репортажи с театра военных действий вИспании.

Нугзар ободрился этим обстоятельством и подумал, что припомощи небольшой хитрости можно будет попытаться спасти Нинку и ее семью. Ну,все-таки хоть в память о юности, что ли. Ну, у каждого ведь все-таки есть вдуше «та ночка», та тучка золотая на груди утеса-великана, и у него вот этапроклятая Нинка с ее пышной гривой каштановых волос и вечно штормовой погодкойв ярко-синих глазах.

Он передал ее дело вместе с целой охапкой других самомуленивому из своих сотрудников и сделал так, чтобы оно, данное дело, казалосьнаименее значительным. Протянулось несколько недель, после чего Нугзар,придравшись к ленивому, устроил ему дикий разгон и перевел с понижением вКутаиси. Дела же распределил между более расторопными сотрудниками, ну, а чтокасается заветной папочки, то ее он просто забросил на дно уходящего в архивящика. Там оно может пролежать до скончания века, если, конечно, Москва вдругне встрепенется, ну, а тогда уж – прощай, синеглазая ночка-тучка! – всювину за неразбериху можно будет свалить на ленивого. Впрочем, по всем признакамв Москве в горячке массового ревтеррора тоже царил не меньший бардак, а можетбыть, оттуда как раз и распространялась наибольшая бардачность. Нугзар междутем следил за публикациями Эренбурга, все прочитывал внимательно и одобрительнокивал головой: сильный публицист, могучее перо, настоящий публицист-антифашист!

И вот сегодня такой ошеломляющий удар с самой неожиданнойстороны. Сам Лаврентий знает про мои дела с Ниной! Может быть, она ужеарестована, и мне сейчас будет предложено самому вести следствие, чтобы«погасить кривотолки среди товарищей»? А может быть, он сейчас уличит меня волжи, взъярится, выхватит свой бpаунинг, который он носит всегда во внутреннемкармане пиджака, прямо над селезенкой, и застрелит меня вот здесь, на месте,где я стою на одном колене, словно католик в костеле? С ним такое случалось.Ей-ей, все знают, что несколько человек свалились на ковер прямо в егокабинете. После чего он вызывал своих служащих и говорил: «Внезапный финал,плохо с сердцем. Уберите и смените ковер!» Ну, что ж, мне будет поделом! Жальтолько, что это будет пуля, а не мраморное пресс-папье, но, во всяком случае, яхотя бы тут же сравняюсь во всех рангах с дядей Галактионом и не буду вестиследствие моей ночки-тучки...

Берия подошел с двумя бокалами, наполненными удивительным поцвету – темный дуб с оттенком вишни – «Греми».

– Вставай, Нугзар, перестань дурачиться!

Нугзар вскочил, принял бокал из рук «вождя трудящихсяЗакавказья», чокнулся, выпил залпом. Берия расхохотался:

– Люблю тебя, подлеца!