Он всегда боялся Лаврентия. Каждая встреча с мерзавцем –именно это слово и употребил Нугзар, размышляя на эту тему, – казалась емупосещением клетки с хищником, и не такого, как тот бестолковый медведь, скоторым Нинка когда-то, в тот день, звездный с самого утра, целовалась, анастоящего, подлейшего хищника и истребителя, ягуара. Правда, после общения втечение нескольких минут этот образ бессмысленной и неотвратимой опасностипропадал. Начинали мелькать более добродушные метафоры – свинья, горилла,просто подлый человек. Ну, а под пьяную лавочку оказывался Лаврик любезнымдружком, не более подлым, чем ты сам, такая же, как и ты сам, горилла и свинья.

У Берии в здании ЦК был теперь новый кабинет, в которомНугзар еще не бывал, вернее, не кабинет, а анфилада комнат, начинавшихсяприемной, продолжавшаяся кабинетом и заканчивающаяся, очевидно, спальней, еслиопять же не клеткой с ягуаром. Повсюду креслица-рококо, пышные люстры, шторытяжелого шелка; неизменные три портрета – Ленин, Сталин и Дзержинский.

Нугзара провели прямо в кабинет и оставили одного. Черезнесколько минут вошел Берия, обменялся с подполковником товарищескимрукопожатием, после чего, оглянувшись, как бы для того, чтобы убедиться вотсутствии посторонних, крепко обнял дружка. Волна тепла окатила Нугзара, смылавсю гадость, свалявшуюся на душе, в том числе совсем недавнюю – мраморноепресс-папье, неподвижное тело некогда любимого дяди... С удивившей его самогодоверчивостью он ответил на объятие – вот друг, с ним я не пропаду.

Берия вынул из шкафчика красного дерева великолепный графинконьяку, два хрустальных бокала. После первого глотка тепла в душе ещеприбавилось.

– Садись, Нугзар, – показал Берия на софу с ножками ввиде грифонов и сел рядом.

Он мало изменился за последние годы, такие рано облысевшиеребята мало меняются с годами, только, конечно, несколько округлился, вернее,что называется, посолиднел. Повороты загадочно поблескивающего пенсне чем-тонапоминали Нугзару всеобщего архиврага Троцкого. «На носу очки сияют, буржбузиюпугают...»

– Охо-хо, – вздохнул Берия. – Чем больше власти,тем меньше свободы. То ли дело раньше-то, Нугзар, помнишь, с девчонками на«паккарде» и на дачку до утра! Вот были времена! И политические проблемы решалистремительно, по-революционному... Помнишь, Нугзар, как политические проблемырешали?

Он вдруг снял пенсне и заглянул в глаза друга далеко неблизоруким взглядом, как бы мгновенно напомнил ему тот момент, когда Нугзар спистолетом в руке распахнул дверь и увидел двух читателей, Ленина на стене иКахабидзе под ним за столом.

– Да и мужские дела решались весело, Нугзар, а? –продолжил Берия и подпихнул ногу Нугзара своей круглой коленкой. –Впрочем, мы еще и сейчас с тобой ебари что надо, а, Нугзар? Слушай, давай, кчерту, хоть на пять минут забудем о делах, давай об общей страсти поговорим, оженщинах, а? Знаешь, Нугзар, хочу тебе кое в чем признаться: люблю русских баббольше всего на свете! Гораздо больше люблю русскую бабу брать, чемкакую-нибудь нашу грузинскую княжну. Когда русскую бабу ебешь, кажешься себе завоевателем,а? Обязательно чувствуешь, что ты как будто рабыню ебешь или наемную блядь,верно? Согласен со мной, Нугзар? Интересное явление, правда? Интересно, как вотв этом деле с полукровками получается. К сожалению, никогда не пробовалполукровки, в том смысле, что полурусской, полугрузинки. А у тебя, Нугзар,случайно не было какого-нибудь дела с полукровочкой, а? Не поделишься опытом стоварищем? Что с тобой, Нугзар? Ну, не хочешь, не говори, никто же незаставляет.

Заместитель начальника следственного отдела по особо важнымделам Нугзар Ламадзе чувствовал себя в этот момент так, как будто егоодновременно швырнули и в котел с кипящей водой, и в ледяную прорубь.Обжигающие и леденящие волны шли не чередой, а одновременно через его тело.Тело окаменело, и в то же время в нем шла бешеная пляска нервов и сосудов. Награни обморока он соскользнул с кожаной поверхности дивана и припал передБерией на одно колено.

– Лаврентий, прошу тебя! С той единственной ночи в тридцатомгоду я ни разу ее не видел, ни разу ничего не слышал о ней!

Берия встал с дивана, отошел в глубину кабинета, занялсянаполнением бокалов. Нугзар, не вставая с колена, смотрел на его спину, ждалсвоей участи.

Он, конечно, врал. В 1934 году он приезжал в Москву ивстречался с Ниной. Он все о ней знал: она была уже третий год замужем задоктором, известная поэтесса. А все-таки вряд ли забыла она ту ночку, говорилон себе. В это понятие «та ночка» входили для него чуть ли не вся его юность и,уж во всяком случае, весь тот день ранней осени тpидцатого, кульминацияприключений молодого абрека: спасение Нины из лап огромного зверя, покушение,убийство назойливого «читателя», ложь, театр, игра, шантаж и, наконец, полное ибезраздельное обладание Ниной, словом, «та ночка»!

Приехав в Москву, он забросил все дела и два дня выслеживалсвою цель. Он видел, как она выходила с мужем из отцовского дома, как они шли,смеясь и целуясь, к остановке трамвая, как расставались в центре, как Нинка шлаодна, будто бы погруженная в свои мысли, будто бы не обращая внимания навзгляды мужчин, садилась на бульваре, шевелила губами, стишки, наверное, своисочиняла, как вдруг делала какой-то решительный победоносный жест и беззвучносмеялась, как стояла в очереди в какую-то театральную кассу, заходила вредакцию «Знамени» на Тверском, как налетала вдруг на какую-нибудь знакомую иначинала трещать, будто школьница, как весело обедала в Доме литераторов, кудаи он свободно проник при помощи своей красной книжечки и где продолжалнаблюдение, оставаясь незамеченным, тем более что она и не особенно-то смотрелапо сторонам.

Она была все так же хороша или еще лучше, чем в Тифлисе, ион, что называется, дымился от желания, или, как Лаврентий бы грубо сказал,«держал себя за конец».

Однажды во время этой двухдневной слежки, преследования,или, так скажем, романтического томления, он подумал: а может быть, вообще неподходить к ней, вот так все оставить, такая колоссальная влюбленность нарасстоянии, такой романтизм? Даже рассмеялся сам над собой. Хорош абрек! «Таночка» обрывками замелькала в памяти. На второй день он к ней подошел укнижного развала в Театральном проезде. Она купила там несколько книг,собралась уже перебежать улицу к автобусу, но тут что-то попало ей в туфельку.Прислонившись к фонарному столбу, она вытряхивала туфельку. Он кашлянул сзади исказал:

– Органы пролетарской диктатуры приветствуют советскуюпоэзию!

Признаться, он не ожидал такой сильной реакции нанезамысловатую шутку. По всему ее телу прошла судорога, если не сказатьконвульсия. Повернулась, и он увидел искаженное страхом лицо. Впрочем, судорогаулеглась и гримаса страха пропала еще до того, как она поняла, кто перед ней.Отвага, очевидно, взяла верх. Так вот кто перед ней! Теперь она ужерасхохоталась. Тоже, очевидно, сразу многое вспомнилось.