Надо сказать, что самцы серебряноборского роя беспрекословнопризнавали его первенство, но не собирались вокруг него, как в прежней жизни,а, напротив, старались держаться в отдалении, робко шакаля по периферии егобесчисленного гарема. С великодушием силача он не обращал внимания на робких, стеми же немногими, кто осмеливался бросить хоть малый вызов, расправлялся безпромедления – подкарауливал, бросался, мгновенным укусом в горло обрывал жизнь.В этих победах чудилось ему что-то прежнее.

Впрочем, по прошествии нескольких лет он стал спокойнее,оплодотворив уже несколько поколений подруг, то есть и дочек своих, и внучек, иправнучек. Ощущение некоторой гармонии стало посещать его, и он даже сталпозволять себе задерживать редкие озарения из того, теперь уже почтинепроницаемого прошлого, и даже задавался иной раз вопросом: а не таится ли зазубчатыми стенами некий грецкий орех?

Однажды ближе к сумеркам, отдыхая после очередного соития наверхнем этаже могучей сосны, он глянул вниз и увидел женщину, сидящую на скамьев позе печального раздумья. Он и раньше замечал эту человеческую самку, переливающуюсяв основном светлыми цветами спектра. Прежде она не была такой тихой, напротив,говорила громко, часто смеялась, шумно ссорилась, вела любовные игры в основномс одним и тем же мужчиной. Теперь она была грустна, рассеянна, в тоске, спектрее подернулся дымкой, и вечно сопровождавший ее запах цветов слегка увял.Вообразить ее вот так, сидящей среди леса в одиночестве? Нечто несусветноевнезапно посетило Ульянова: «С такой женщиной я бы не допустил раскола партии,не скатился бы до диктатуры...»

Он соскользнул вниз, прыгнул на скамью и застыл в своейкоронной позе, глядя на женщину. Она почувствовала его присутствие, поднялаголову и повернулась.

«Боже, какой большой! – произнесла Вероника изасмеялась почти по-прежнему. – Тебя надо пионерам показывать, дедушкаЛенин!»

Она осторожно протянула руку к выдающемуся белку. Ульянов неотскочил. Он видел над собой мягко, в меланхолическом ритме пульсирующийручеек. Перекусить его в одном мгновенном броске не составило бы труда. Рукаопустилась на его голову и прошла по спине. «Не боится, – удивиласьВероника. – Ну, пойдем, со мной, пойдем к нам, дам тебе орехов...»

Она удалялась по тропинке. Ульянов, сидя под сосной,содрогался в оргазме. На ночлег в тот день он устроился возле дома, в которомжила та женщина. Дом был полон света, сквозь щели в шторах мелькали тени,иногда проходила и она. Ульянов дремал в блаженстве.

В ту же ночь ее увели. Ульянов хоть и не понимал смыслапроисходящего, чувствовал, что это навсегда. В последний момент перед посадкойв машину он успел пролететь через двор и предстать перед Вероникой на макушкезаборного столба. Взгляд ее, обводящий небосвод, упал на него, лицо исказилосьмгновенным ужасом. Дверца машины захлопнулась. С тех пор она иногдавспоминалась Ульянову, всегда почему-то в сочетании с неопределенным изломомзубчатых стен, как будто в этом моменте пространства сошлось безвозвратное сзапахом свежего кофейку-с.

Однажды в исключительно ясный, бездонно голубой деньУльянов-белк заметил над собой на огромной высоте черную точку и сразу жепонял, что это конец. Перед тем как она начала на него падать, он еще успелозариться откровением и понять, что краткая беличья жизнь была ему дана лишьдля того, чтоб хоть малость охладиться после той прежней сатанинской трясучки.