Она вышла из трамвая в центре и пошла пешком по бывшейГоловина, ныне проспекту Руставели. Против такого переименования тоже трудновозразить – почему главная улица грузинской столицы должна носить имя русскогогенерала, а не восьмисотлетнее имя рыцаря царицы Тамар, казначея и поэта?

Увы, вдобавок к Руставели еще две грузинских личностиукрашали каждый перекресток – Сталин и Берия. «Да здравствует великий вождьтрудящихся всего мира товарищ Сталин!», «Да здравствует вождь закавказскихтрудящихся товарищ Берия!» – там и сям начертано то грузинской вязью, тосупрематизмом партийной кириллицы. Какие уж, впрочем, тут супрематизмы, всебудетляне давно задвинуты в самые темные углы, сидят и пикнуть боятся, а многиеуже и покинули этот мир, оказавшийся столь негостеприимным для их космическогоэксперимента. Искусство принадлежит народу и должно быть понятно народу! Воткакие парсуны соцреализма выставлены в окнах, вот какие воздвигнуты скульптурыпионера с планером, пограничника с винтовкой, девушки с веслом!

Мэри жадно смотрела по сторонам. Народ вроде бы остался всетот же: озабоченные серьезные женщины, дети с папками для нот и футлярами дляскрипок – каждая «приличная» семья в этом городе считала долгом учить детеймузыке, – все те же мужчины, их можно грубо разделить на ленивых илукавых. Меньше стало людей в национальной одежде, почти не видно бурок, затобольше милиции. Почти исчезли лошади, курсирует троллейбус, катят авто, крутят,как оглашенные, мальчишки на велосипедах. Чего-то еще не хватает... Чего же?Ах, вот чего – постоянного тифлисского шума голосов, этого вечного клекотанашего странного языка, который прежде охватывал тебя со всех сторон, едвавыйдешь на улицу. Заглушается моторами или говорить стали тише?

Меньше стало или даже почти исчезли с главного проспектапрежде бесчисленные ресторанчики, духанчики, кафе, подвальчики, террасы состоликами. Кое-что, впрочем, осталось. Вот, например, заведение «Воды Лагидзе»хотя и не носит больше презренного имени эксплуататора, по-прежнему демонстрируетзнакомые с незапамятных лет стеклянные конусы с сиропами – ярко-бордовый,ярко-лимонный, ярко-темно-зеленый.

Мэри зашла в обширный зал и взяла стакан напитка. В углуторговали свежими хачапури. Запах был такой, что слюнки потекли. Чутьсмешавшись, она заказала себе парочку на родном языке.

Продавец как-то странно посмотрел на нее, ответил на ломаномрусском. Съев хачапури, она отправилась дальше.

Вот здесь она обычно сворачивала с Головинской, когда шла кбрату. Улицы все круче забирали вверх, вскоре она оказалась в кварталах старогогорода, где вроде бы вообще ничего не изменилось: крытые балконы, скрипучиеставни, крупный булыжник под ногами. Издалека, сверху доносилось какое-то покаеще не различимое пение. Скоро она уже выйдет к родным местам, к маленькойплощади, к аптеке с двумя большими матовыми шарами над входом. Еще несколькоминут, и она увидит своего брата, своего «бурнокипящего» Галактиона, который,конечно же, что-то придумает, найдет способ как-то помочь ее разгромленномусемейству, во всяком случае, смягчит ее горе.

Пение приближалось, теперь она уже могла различитьмногоголосицу, креманчули. Странная, мрачная и тревожная песня, возможнодонесенная из времен персидского нашествия. Старческие голоса. Заглянув водворик, она увидела четырех стариков, сидящих вокруг стола под чинарой.Очевидно, они играли в нарды перед тем, как запеть. Закрыли глаза и ушли вдалекие миры, в свою вековую полифонию.

Растревоженная пением, она вдруг почувствовала, что крутойподъем не дается ей даром, сердце стучит гулко и неровно, ноги отекли. Вотнаконец видны уже и матовые шары. Вывеска «Аптека Гудиашвили» замазана так, чтоне различается. Но что это? И окна почему-то замазаны теперь белой краской, иничего не видно внутри, и двери аптеки заколочены двумя крест-накрест досками.Похоже, что заведение по каким-то причинам закрыто. Ремонт? Инвентаризация? Длячего же тогда забивать дверь досками? Пройдя мимо главного входа, озадаченная,если не сказать панически перепуганная Мэри подошла к дверям, за которыми былалестница наверх, в квартиру фармацевта. Позвонила в знакомый ручной звонок ивдруг заметила на дверях еще два звонка, новых, электрических. Возле одного изних чернильным карандашом на дощечке было написано: «Баграмян – 2 раза»,«Канарис – 3 раза». Возле другого коротко: «Бобко». Уплотнили? Это немыслимо!Неужели власти уплотнили знаменитого фармацевта, которого все в округе называют«благородным Галактионом»? Она еще раз нажала пружинку звонка. Внутри раздалисьшаги, чуть приподнялась штора на окне, кто-то глянул в дверной глазок.Послышался женский нехороший голос, как будто бы металлическая стружкапосыпалась:

– Вам кого, гражданка?

– Я приехала к Гудиашвили! – громко, но с большимдостоинством сказала Мэри в закрытую дверь.

– Таких здесь нет, – ответил голос из-за двери. Минутаили две прошли в молчании. «Таких здесь нет» – это прозвучало как страшныйабсурд. Все равно что спросить на Кавказе, в какой стороне Эльбрус, и получитьответ: «Таких здесь нет!»

– Позвольте, как это нет? – Голос у Мэри уже дрожал,уже бесконтрольно разваливался, заглушался подступающими слезами, комом слизи,ползущим вверх по гортани. – Я его родная сестра. Я приехала из Москвыувидеть брата, его жену Гюли, моих племянников...

Металлический стружечный смешок бессмысленно прозвучал в ответ.Потом густой мужской голос сказал:

– Они здесь больше не живут, гражданка. Уходите и наведитесправки в пятом отделении милиции.

Двери так и не открылись. Штора упала. Глазок ослеп.

Приклоняясь к земле, стараясь не упасть, Мэри проковылялапрочь от дверей к середине площади и здесь закачалась, потрясенная, и зажатая,и развеянная ошеломляющим чувством неузнавания пространства. Она бы упала, еслибы кто-то не взял ее крепко под руку и не помог уйти с горба этой булыжной горыв боковую сумрачную улицу. Здесь она подняла лицо и увидела рядом знакомого сдетства толстяка Авессалома.

– Мэри, дорогая, – зашептал он. – Тебе не надобыло сюда приходить. Сейчас я тебя отведу к нам, переночуешь, а завтра – чемраньше, тем лучше – уезжай обратно. Тебе не нужно сейчас быть в Тбилиси,совсем, совсем не нужно здесь быть, милая Мэри.

* * *