В иных кругах московской интеллигенции бесконечный круговойтеррор НКВД вызывал уже не ужас, а черный юмор, юмор висельников. В своей кухнеНина, например, повесила плакат, обращение к благоверному: «Если тебя заберутраньше и в мое отсутствие, проверь, выключил ли газовую плиту и электрическиеприборы!» Так все-таки было немного легче жить. Пропавшая Ирина была не права,остатки юмора все-таки выручали, ну, а бегство от него ничуть не спасало. Вовсем остальном, если допустимо сказать «остальное» об остальном, жизнь Нины сСаввой можно было бы назвать почти счастливой. Леночке шел уже третий год, обав ней души не чаяли. В романтическом смысле Нина, что называется,«перебесилась». Прежде всего она вдруг обнаружила, что давний ее вздыхатель,смешноватый интеллигентик Савва, исключительно красив. В прежние времена онапочему-то никогда не обращала внимания на его фигуру и, только разделив с нимпостель, нашла его плечи широкими и мускулистыми, талию гибкой, бедра узкими идлинными. Когда он склонялся над ней и спадали вниз его светлые волосы, онказался ей истинным северным рыцарем, сущей «белокурой бестией». Сильный,сладостный любовник, верный муж, настоящий джентльмен, чудесный друг – что ещенужно женщине, даже если она и считается «противоречивой поэтессой».

Что касается Саввы, то он не только не думал о чем-то ещедополнительном, не только не анализировал свою семейную гармонию, он просто ипредставить себя не мог с какой-либо другой женщиной. Конечно же, он страдалиногда. Я не могу дать Нинке всего, что ей нужно для творчества. Она поэт, ейнужны временами крутые виражи, взлеты и падения, какие-то «американские горы»эмоций, иначе музы отлетят от нее, а я ей даю только свою любовь, ровноеповседневное движение. Ну, что ж...

Нине иногда даже казалось, что он выписал ей своего родасвободный билет на кратковременные спирали. Так, она была почти убеждена, чтоот него не ускользнули несколько ее встреч с только что вернувшимся из ЕвропыЭренбургом. Знаменитый «московский парижанин», поэт и мировой журналист... Онаувидела его в «Национале» сидящим в одиночестве у окна, с трубкой в зубах, надстаканом коньяку... Она даже споткнулась, как взятая вдруг под уздцы лошадка.«Вон Эренбург, только что из Испании и, конечно же, через Париж. Хотитепознакомиться?» – сказал кто-то. Все было ясно с первого же момента. Онивстретились несколько раз на квартире его друга. Он сидел на подоконнике,смотрел, как всегда, в сторону, читал ей из записной книжки: «Прости, что жил яв том лесу, Что все я пережил и выжил, Что до могилы донесу Большие сумеркиПарижа»... Она, как когда-то с другими поэтами, а иногда и с мерзавцами, самарасстегнула ему рубашку. Казалось, вот возвращаются прежний хмель и туман,жадно проглатывается некая квинтэссенция существования. Кто-то дал ей понять,что органы буквально ходят по пятам за Эренбургом, а значит, и ее уже взяли «назаметку», но она это вряд ли тогда и расслышала, и, уж конечно, меньше всегодумала она об «органических соображениях», когда внезапно с горечью обнаружила,что все испарилось и встречаться больше не нужно. Тайна сия вылилась в итоге встихотворный цикл, о котором причастные тайнам говорили с двусмысленнымиулыбками, а поэтесса, вдохнув всей грудью перед лицом свежего бурного моря,вернулась к своему мужскому идеалу, профессору Китайгородскому.

Что ж, я знал, на ком женюсь, думал Савва. Я знаю ее уже такдавно, знаю ее в тысячу раз лучше, чем она меня. В конце концов она – моесчастье именно в том качестве, в каком и существует.

Он потянулся еще раз и резко выскочил из-под одеяла. Сделалрастяжку левых конечностей, потом правых конечностей. Десять приседаний. Стойкана руках. Потом пошел вытаскивать из постели Еленку.

– Вставай, моя оладья, на работу пора, – сказал он ей.

Девочка свое детское учреждение давно уж называла «работой».

С дочкой на руках он прошел в кухню и увидел, что Нинка и всамом деле пришпиливает к стене новый плакат, на котором он сам изображен влестно-карикатурном виде и покрыт стихоплетством.

Молодой профессор Савва —

Нашей хирургии слава.

Привлекательный мужчина,

Незнаком с тоской и сплином.

Патефон вчера купил,

Увеличил ценность скарба.

Телеграмму получил:

«Я люблю вас. Грета Гарбо».

Н у, конечно, все замечательно похохотали, лучше всехЕленка. Читать она еще не научилась и требовала повторения стиха, чтобызапомнить и продекламировать «на работе».

– Только про Грету Гарбо не надо, Еленка, – сказалаНина, – а то разоблачишь наши связи с заграницей. Вместо «Я люблю вас.Грета Гарбо» читай «Одобряю. Доктор Карпов».

– Хорошо, – сказала Еленка. – Так даже лучше.

– Какой еще доктор Карпов? – возмутился Савва. –Твоя мать – неисправимая «синеблузница», Еленка. Конъюнктурщица. Ради ГретыГарбо я готов рискнуть своей шкурой.

Он потащил дочку умываться и сам принял душ. Личная ванная –ну, не роскошь ли, ну, не счастье ль? Потом варил дочке манную кашу. Нинка темвременем жарила яичницу. Все наконец уселись за стол.

– Что касается твоей шкуры, профессор, то она у тебя, как услона, – сказала Нина. – Сегодня ночью лифт три раза поднимался иопускался, а ему хоть бы что, знай себе посапывает.

– А почему же мне не спать, если еще не моя очередь? –спросил Савва. – Едут за кем-то другим, а я должен вскакивать, да?

– Вот так логика! – восхитилась Нина.

– Ну, а кого взяли-то ночью? – небрежно так, снекоторой светской пресыщенностью поинтересовался он. Нинка в ответ тожезамечательно изобразила скучающую леди.

– Дворник сказал, когда я спускалась за газетой, что троих ивзяли. Никаких особенных сюрпризов. Ну, Големпольского взяли, ЯковлевуМаргариту Назаровну, Шапиро... Последнего с женой.

– Значит, не троих, а четверых, – сказал Савва.

– Что? – спросила Нина, выискивая в газетерадиопрограмму.

– Если Шапиро взяли с женой, значит, всего сегодня взяточетверо, – сказал Савва.

– Ну, конечно, – кивнула Нина. – Големпольскоговзяли одного, Маргариту Назаровну одну, а Шапиро с женой вместе. Значит, всегосегодня взято четверо.

Еленка уже давилась манной кашей в ожидании взрыва хохота.Савва покивал с явным одобрением:

– Хороший улов.

Нина не выдержала, расхохоталась. Еленка залилась счастливымсмехом. В этот как раз момент в дверь позвонили.

– Ну, вот и за пятым пришли! – радостно воскликнулСавва.

– А может быть, и за шестой? – лукаво предположилапоэтесса.