Борис IV пришел домой, захлебываясь от яростных слез.Вероника рванулась в школу забрать его документы. Директор, однако, убедил еене делать этого: Борю все любят, он прекрасный футболист, давайте забудем этотплачевный эпизод, наш сотрудник перестарался, ведь сам товарищ Сталинподчеркивал, что «сын за отца не ответчик», давайте просто переведем Бориса впараллельный класс. Впервые в глазах постороннего человека Вероника прочлапочти неприкрытое сочувствие. Трудно было удержаться от слез.

Словом, Боренька продолжал ходить в пятый класс той же школына Хорошевском шоссе, где в седьмом классе обучался его ближайший друг иприемный кузен Митя, бывший Сапунов, почти уже забывший свою первороднуюфамилию в градовском клане. Несмотря на разницу в возрасте, мальчики были едвали не безразлучны, вместе по авиамоделям, вместе на велосипедах, вместе накорте в ожидании сумерек, в ожидании, когда взрослые игроки разойдутся, чтобыуспеть перекинуться хотя бы десяток раз почти уже невидимым мячом. «Игрокисумеречного класса», – иронически назвал их, да и себя самого, еще один ихприятель и бывший сосед Юра Трифонов.

– Вот подрастем, Борька, и тогда мы им покажем,гадам, – однажды сказал Митя, прервав разыгрывание этюда Капабланки. БорисIV немного огорчился: он думал, что выигрывает, а оказалось, Митя думает совсемо другом.

– Кому? – спросил он.

– Коммунистам и чекистам, – твердо сказал Митя. –Тем, которые наших батек загубили. Ух, как я их ненавижу!

– А Сталина? – тихо спросил Борис IV.

– Сталин тут ни при чем. Он ничего не знает об ихделах, – уверенно рубил Митя. – Он великий вождь, вождь всего мира,понимаешь? Он не может знать обо всем. Его обманывают!

Их школа участвовала в ноябрьской демонстрации, и они вдвоемшли в рядах авиакружка, несли над головами свои модели. С приближением кКрасной площади обоих мальчиков охватывало все большее, почти ошеломляющееволнение, а когда появился Мавзолей и на нем отчетливо видное ярко-серое пятноСталина в шинели, немыслимый триумф, ликование, какое-то запредельное счастьеохватило их и слило воедино с многотысячной ликующей толпой. Он там, он наместе, в главной точке страны, а значит, все будет в порядке, отцы вернутся, исправедливость будет восстановлена! Вот сейчас прикажи он мне умереть на месте,думал Борис IV, и не колеблясь – на пулеметы, на колючую проволоку, с торпедойпод водой взрывать фашистский линкор! И с Митей, бывшим кулацким отродьем,творилось что-то похожее.

– Вот погоди, погоди, Борька, – шептал он, – вотвырастем и дадим Сталину знать, кто ему друг, а кто враг на самом деле!

Митя давно уже считал себя неотъемлемым членом градовскойсемьи и, в глубине души, матерью своей полагал Мэри Вахтанговну, а невзбалмошную, неряшливую Цецилию, свою, так сказать, мать по закону. Послеареста Кирилла Цецилия как-то стремительно опустилась, перестала дажепричесываться, стирать рубашки, частенько от нее как-то резко и отталкивающепопахивало, и это был запах беды, неизбывного горя и распада. Для Мити былосущей мукой бывать «дома», то есть в их маленькой комнатенке, коммунальной норена пятом этаже так называемого Народного дома на Варварке, где эта женщиначасами сидела за книгами, не произносила ни слова и вдруг начинала тихоньковсхлипывать и скулить, глядя невидящими глазами на свой любимый бюстик КарлаМаркса, что стоял у стены прямо под картой мира, кудрявой головой как быподпирая ледяную подушку Антарктиды. Потом вдруг она вскакивала.

– Почему, почему ты все время хочешь туда? Ты мой сын, тыдолжен быть со мной! Ты голоден? Хочешь, сварю тебе суп?!

Она бросалась на коммунальную кухню разжигать примус, ломаласпички, бестолково качала керосин, ничего не получалось, обжигала себе руки.Соседи грубо хохотали над гримасами «еврейки», Митя упрашивал:

– Тетя Циля, не надо мне супа. Дай лучше денег, я булкукуплю и ливерной колбасы.

Супы Цецилии – опусы абсурда. Дед Наум, ее отец, пожималплечами: «У нашей Цильки – взрослый ребенок? Это же парадокс века». Наконецприезжала Мэри, одна или с дедом Бо, и Митя отправлялся в свои родные края, гдепо ночам над большим и теплым домом раскачивались и гудели сосны, где бродиллюбезный друг Пифагор, где по утрам так радостно пахло свежими творожниками,где, наконец, был Борька IV, появившийся на свет, как все здесь говорили, длявозобновления династии.

* * *

Кажется, именно Митя первый увидел, как подъехала к ихворотам «эмка» с туго задернутыми шторами в боковых окнах. Он сам не знал, чтоего разбудило среди ночи. Был сильный ветер, сосны шумели, и вряд ли моторлегкового автомобиля был различим сквозь этот гул. Он глянул в окно и увидел, какв качающееся световое пятно фонаря въезжает кургузая каретка и останавливаетсяпрямо напротив их ворот.

Впрочем, может быть, и не Митя первым увидел чекистскуюмашину, а сам дед Бо, которого уже несколько ночей кряду мучила бессонница.

– Вот они, приехали, – прошептал он, как ему потомказалось, даже с облегчением и стал влезать в халат, чтобы открыть дверьдолгожданным гостям. Мэри уже стояла за его спиной, как будто тоже не спала, аждала.

Из машины не торопясь выгружалась ночная команда: мужчина ввоенной фуражке и в штатском пальто, надетом на форму, женщина в кожаном пальтои в мужской, хотя и по-дамски заломленной, кепке, младший командир со служебнойовчаркой на поводке.

– Господи, собака-то зачем, чего вынюхивать, –пробормотал Градов.

Младший командир знающим жестом просунул руку черезштакетник, оттянул щеколду калитки, пустил собаку и проследовал за ней. Мужчинаи женщина прошли вслед.

Не торопясь, они приближались, в точности как персонажикошмара. Собака не отвлекалась на запахи леса, которые вскружили бы головулюбому нормальному псу.

Борис Никитич обнял жену:

– Ну, вот видишь, и за мной все-таки приехали.

Урожденная Гудиашвили вспыхнула и затряслась в последнейгрузинской отчаянной ярости.

– Я не пущу их в мой дом! Иди, звони Калинину, Сталину, хотьчерту лысому!

Борис Никитич поцеловал ее в щеку, погладил по плечу:

– Перестань, Мэри, милая! Судьбу не обманешь. В конце концовврачи и там нужны. Глядишь, и выдюжим. Если не будет конфискации, постарайсяпоскорее продать дачу и переехать к Галактиону, в Тифлис. А сейчас... там вкабинете, маленький баульчик... я приготовил на этот случай...

Трясучка оставила Мэри. Сгорбившись, она отшатнулась от мужаи прошептала:

– Я давно уже знала про этот баульчик и еще шерстяные носкитебе туда положила...