Последние две фразы были произнесены с некоторой дажелегкостью, не оставлявшей сомнения в том, что Борис Никитич только об арестесейчас и думает. Да кто не думает об этом теперь, кроме меня, подумал Пулково.Только со мной происходит нечто странное, я совсем об этом не думаю вприменении к себе, как будто меня не могут взять в любой день, тем более еще смоим багажом двадцатых годов, тем обыском, привозом на Лубу... Фатализмом этоне назовешь, фаталисты только и думают о «фатум», а у меня лишь быт в голове,лишь мои эксперименты, доклады, мысли о поездке, о моих главных планах, будтоникаких препятствий нет и быть не может. Странная, пожалуй, даже недостойнаяигра с самим собой...

Под ногами то похрустывали мелкие сухие веточки, топружинила слежавшаяся хвоя. То и дело дорогу перебегали белки. Над забором дачифинансиста Ярченко сидел на ветке большой самец белки. Мистер Белк, подумал пронего Пулково. Пройдя мимо, он обернулся. Белк сидел со своей шишкой вклассической позе и напоминал Ленина, углубившегося в газету «Правда». ЛеонидВалентинович заметил, что и Борис Никитич смотрит на белка.

– Ишь, каков, – пробормотал он. Они переглянулись изасмеялись.

– Послушай, Бо, попробуй не думать об аресте, – сказалПулково. – Черт их знает, у меня иногда такое впечатление складывается,что они выдергивают людей наугад, без системы. Предугадать ничего невозможно,это просто как рой шальных пуль. Совсем необязательно, что одна из них попадетв тебя. Попробуй постоянно переключаться на другие дела, у тебя ведь их немало,а если об арестах, то только о мальчиках, как им помочь, о соседях, обо всех,кроме себя. Понимаешь? У меня почему-то это получается.

Пока он это говорил, Градов задумчиво смотрел себе под ноги,потом спокойно, без всякого надрыва, произнес:

– Может быть, ты думаешь, что я опять праздную труса? Кактогда, в двадцать пятом? Нет, сейчас этого нет...

Пулково глянул через плечо. Сзади не было никого, кромебольшого белка, увлеченного своим делом.

– Ну, а кроме всего прочего, Бо, вожди стареют, им нужныврачи, а ведь ты считаешься там именно тем, кем являешься, – крупнейшимхирургом, да и вообще чудодеем, целителем. Ты просто нужен им!

Градов пожал плечами:

– Это вовсе не гарантия. Профессора Плетнева они тожесчитали чудодеем-исцелителем, однако объявили отравителем Горького. Ребятаммоим мое положение в кремлевской медицине пока ничем не помогло. Ты знаешь, Лё,в верхах происходит что-то чудовищное, какой-то критический перекос, какая-тозлокачественная лейкемия... Третьего дня Александр Николаевич, ты знаешь, о комя говорю, рассказал мне зловещую историю. Собственно говоря, он никогда бы мнеее не рассказал, если бы не графин Агашиной настойки, который мы с ним вдвоемусидели. Вдруг расплакался и начал выкладывать. Помнишь внезапную кончинуОрджоникидзе? Александра Николаевича, когда это случилось, вызвали дляподписания протокола. Вместе с шестью другими крупнейшими величинами, в самомделе замечательными врачами, как бы к ним по отдельности ни относиться,Александр Николаевич осматривал тело, и все они своими собственными глазамивидели пулевое ранение в виске, и все они подписали заключение о том, чтосмерть наступила в результате паралича сердца. То есть, не произнеся ни словавозражения, сделали то, что от них потребовали. Никаких дополнительных вопросовне возникло, после чего их всех развезли по домам, предупредив, что они имелидело с важнейшей государственной тайной. Позволь мне тебя спросить, Лё, эточто, тайна государства или... – Он остановил друга и прошептал ему прямо вухо: – ...Или преступной шайки?

По коже Пулково поползли мурашки.

– Как же ты избежал этого, Бо? Должен признаться, что я итогда был удивлен, не найдя твоего имени в синклите.

Градов, опустив голову и скрестив позади руки, пошел вперед.

– Понимаю, о чем ты говоришь, – сказал он. – Воттак получилось, тогда, в двадцать пятом, не избежал, а сейчас избежал. Поправде говоря, это Мэри меня спасла. Завесила шторы, заперла кабинет, всемговорила по телефону и приезжающим: Бориса Никитича нет, он в Ленинграде или вМурманске, точно на данный момент неизвестно. Конечно, если бы я был наконсилиуме, я бы тоже подписал, в этом нет никаких сомнений, но... но я сейчасне об этом, Лё, не о нас, слабых и грешных... Впрочем, что там, никто не можетсделать ничего...

Некоторое время они шли молча. Сквозь прозрачные вуалибабьего лета вдруг прошла струя резко холодного, то есть настоящего, ветра. Онавзвихрила лесной мусорок на тропинке и реденький ковылек на головах двухдрузей.

– Эх, Бо, дорогой ты мой Бо! – вдруг произнес Пулково,и Градов даже чуть споткнулся от удивления: такие эпитеты не были приняты в ихполувековой сдержанной дружбе. Леонид Валентинович тут же, конечно, понял, чтонарушил стиль, как-то неловко переменил ногу, заговорил с какой-то чуть ли немальчишеской небрежностью. Звучало это тоже не очень-то естественно, но вобщем-то он понемногу выбирался из своего сентиментального ляпа. – Тызнаешь, я тебе всегда завидовал, что ты врач, что ты так здоровски... –даже устаревшее гимназическое словечко употребил, – так здоровски своимделом занимаешься и дело у тебя по-настоящему полезное, практическое, а я вбесконечных отвлеченных экспериментах погряз...

– А сейчас уже не завидуешь? – усмехнулся БорисНикитич.

– Сейчас я хотел бы, чтобы ты был физиком и работал со мнойв одном институте.

– Это почему же? – изумился Градов.

– Потому что мне стало иногда казаться среди нынешней чумы,что моя наука дает какую-то странную гарантию. Пусть небольшую, ограниченную,но все-таки гарантию. Помнишь мой разговор с Менжинским десятилетней давности?Так вот, сейчас вопрос сверхоружия волнует их там в сто раз больше. Что-что, норазведка у них поставлена на широкую ногу...

– У кого «у них»? – спросил Градов.

– «У них» в смысле «у нас», – поправился Пулково ипродолжил: – И разведка приносит все больше и больше информации обисследованиях в Великобритании, Германии и в СевероАмериканских Штатах. Онипросто ужасно боятся отстать от Запада. С моей точки зрения, бояться пока ещенечего, для производства атомного оружия нужно подойти к цепной реакцииделения, для этого придется накопить колоссальное количество составныхэлементов, нужна, скажем, такая фантастическая вещь, как тяжелая вода, ну, вобщем, об этом можно говорить часами, но... но если вдруг в исследованияхпроизойдет какой-то решительный поворот, а он не исключен, потому что тамработают гении физики, тот же Эйнштейн, тот же Бор или хотя бы молодойамериканский парень Боб Оппенгеймер, тогда СССР может оказаться безоружным, иему ничего не останется, как капитулировать!

– Страшно! – вскричал Градов. – Что ты такоеговоришь, Лё? Что за ужас?!