– По чистой лени, товарищи, я есмь жертва собственной лени.Никто не виноват, кроме моей собственной жопы, дорогие товарищи. Как такполучилось, лапоть? Такая вещь, как лень, тебе, конечно, неизвестна? Ну, ладно,слушай, расскажу тебе историю простую, как Шекспир. Васька Лещинский... есть уменя такой дружок... Подвинься – я лягу. Взяли мы как-то с ним дюжину«жигулей», три чекушки и два мерзавчика «Московской особой», засиделисьдопоздна в гараже. О чем пиздели, точно не помню, ну, девчонки там, футбол«Спартак» – «Динамо», но только в один момент заспорили, кто из вождей лучшеглядится. Я за Ворошилова мазу держу, а он за Кагановича, железного наркома.Завелись по-страшному, стали друг дружку хватать, Сталина вспоминать всуе.Ночью, уже в квартирной койке, думаю: надо доложить на Васеньку Лещинского. Авылезать из-под одеяла неохота: тепло, пьяно, баба своя под боком. Утром,думаю, перед сменой заскочу в органы, а утром как раз за мной и пришли.Васенька-то Лещинский оказался не такой ленивый...

Врал Мишанин или на самом деле друг его заложил, на которогоон и сам хотел настучать, никого не интересовало. Важно было то, что всемучекистскому кошмару этот разбитной малый придавал какое-то бытовое, а сталобыть, и несколько комическое выражение. Напряжение спадало, начинало казаться,что власть волынит, как подвыпивший управдом, но ничего, и до этих волынщиковкто-нибудь, скорее всего Сам, доберется, восстановит порядок.

Проваливаясь в обмороки, в бред и выныривая из них в стольбодрящую реальность, Никита услышал конец мишанинской «веселенькой истории» итогда уже полностью очнулся. Может быть, и Вадим Вуйнович тогда, в Хабаровске,вот так же не поленился? Эта мысль, собственно говоря, мучила его с первойминуты ареста. Неужели Вадим? Неужели струсил и донес об им самим жеспровоцированном разговоре? А может быть, даже и послан был для провокации?Нет, это невозможно, Вадим с его рыцарским кодексом чести – провокатор истукач? Скорее уж себя самого заподозришь в чем угодно, но только не такогочеловека. А впрочем...

На допросах имя Вуйновича не всплывало ни разу. Осатаневшиеот собственной жестокости следователи какой угодно вздор городили, придумывалиодну за другой все более идиотские истории предательства и шпионажа, а вотединственный серьезный момент, реальный повод для обвинения и расстрела, тотразговор на балконе в глухой утренний час, разговор, в котором, по сути дела,речь шла о восстании, был следствию неведом. Или?.. Или к нему еще идут, хотятошарашить доносом Вадима, именно этим сломить сопротивление?

Сегодняшний допрос начался с того, что они всем скопомнабросились на него, просто терзали. Один стащил с себя пояс и хлестал пряжкойпо лицу, плечам и груди. Потом стали применять «методы активного следствия», изних самый свой любимый – закручивание в деревянные тиски мошонки и члена. Больбыла не просто невыносимой, но как бы уже и несуществующей. Комкорбессознательно мальчишеским голосом смеялся и рыдал. Вдруг в узкой щелочкераскаленного пространства мелькнула Вероника, тот момент, когда она проводитпальцами по вот этому же раздутому задушенному члену. Потом доктор, их доктор,считал пульс и сказал, что можно продолжать. Они засунули его вниз головой вузкий ящик и ушли. Все исчезло, пропала всякая ориентировка в пространстве, онотправился умирать, но вдруг они вернулись, и голос доктора произнес: «Насегодня хватит».

Вот она наконец, моя расплата пришла, за Кронштадт, заТамбов... Расплата за трусость, черт побери, за опаску додумать все до конца,за гипноз революции. Все мы были смельчаками только вместе, схваченные стадныминстинктом войны, стадной романтикой, наедине со своими мыслями каждый – трус.Так и возник нынешний сталинский гипноз. Вадим оказался смелее меня, он сам егопреодолел. Отталкивая Вадима, знал ведь, что не остается никаких шансов, авсе-таки дорожил своей шкурой: а вдруг пронесет? Стыдно погибать в рукахчекистской мрази. Лучше было бы в Кронштадте матросскую пулю поймать.

Как ни странно, но шансы на успех у вадимовского варианта были.Можно было бы разработать несколько тактических схем. По одной из них в Москвупоездом направить батальон разведчиков. Армейские перевозки по железной дорогечрезвычайно запутанны, никто бы и не разобрался, что за часть и куданаправляется. Батальон прибывает в Москву перед самой сессией ВерховногоСовета, берет Кремль и арестовывает Сталина. По другой схеме ударная группаприлетает в Москву тремя самолетами. При неудаче всех этих вариантов можно быловсе-таки попытаться бежать, поднять широкое восстание, освободить заключенныхна Колыме и в Приморье, попытаться восстановить Дальневосточную республику.Блюхеру предложить пост президента, если же откажется, даже и самому рискнутьили Вадима выдвинуть. Все великие сдвиги начинаются с нуля. Словом, надо былорисковать, а не ждать расправы...

Так иногда в промежутках между допросами думал комкор Градови всякий раз в этих смелых мыслях своих доходил до точки, где вновь и вновьвыскакивала мысль-предатель: а что, если Вадим был все-таки послан Чекой? Тогдавсе рушилось.

– Никита Борисович, вы не спите? – произнес прямо надухом деликатный голос.

Никита с трудом повернул голову и увидел Колбасьева.Флагсвязист Балтфлота и в Лефортовской камере заведовал связью. Место его возлетруб отопления было неприкосновенным. Круглые сутки он был на вахте – принимали отправлял дальше послания, из всех недр узилища отстуканные по трубамтюремным телеграфом. Никита еще и на воле слышал о Колбасьеве, питерскоминтеллигенте и коллекционере джаза. Такой человек, конечно, не мог быть незаметен чекистской шваброй, вот он и был заметен. С одной стороны, в ужасприходишь от того, как они очищают страну от всего человечески ценного, а сдругой стороны, есть все-таки и повод для гордости, все-таки делишь свою судьбус такого сорта людьми, а не с мразью.

– На ваше имя телеграмма, Никита Борисович.

На лице Колбасьева тоже видны были кровоподтеки, следыдопросов, но преобладали большие, светлые, вечно любопытные глаза техническогоспециалиста.

– По всей вероятности, пришла с третьего этажа черезсанблок. Вот послушайте. – Он снизил голос до полного минимума и зашепталкомкору прямо в ухо: – Никите Градову от брата Кирилла. Видел тебя на лестнице.Я третьем этаже. Наши порядке. Вероника детьми приехала. Мое следствиеокончено. Признал себя виновным. Не давай себя мучить. Подписывай все бумаги.Целую, люблю.

Никита не выдержал, разрыдался. Значит, и Кирка взят. Можетбыть, даже и Нинка. Трудно представить, что ей сойдет с рук связь с оппозицией,участие в троцкистской демонстрации. Могут взять и отца. Мысль о том, что с егоблизкими будут делать то, что делают с ним, была совершенно невыносима. Конец.Рушится наш мир. Все будет уничтожено, это ясно. Вдруг выплыло... избогохульника Маяковского: «Если правда, что есть ты, боже, боже мой, если звездковер тобою выткан...»