В Ташкенте его лупили старым способом. Окружали втроем иливчетвером, начинали издевательский угрожающий допрос, потом орали, потомкто-нибудь, как бы не выдержав коварства и наглости врага, бил ногой иликулаком по уху, потом другой, третий, наконец, набрасывались всем скопом. Онзнал такие способы допросов, видел их на «гражданке», да что греха таить, и сампару раз принимал в них участие, когда в качестве командира конного взводаразведчиков привозил в штаб армии белых «языков». Вот теперь на своей шкурезнаешь, Вадим, каково было тем «языкам».

Впрочем, до «двадцати двух методов активного следствия» наГражданской войне еще не додумались, а с ними комполка начал знакомиться, когдаиз Ташкента его перевезли на доследствие в Москву, на Лубянку. Он и здесьупорствовал. Сегодня, очевидно, настал какой-то решающий момент, недаром допроспроводится не в обычной следственной комнате, а в этом начальственном кабинете,где за столом сидит какое-то неуловимо знакомое рыло в чекистских чинах. Повсей видимости, сегодня они решили добиться от него желаемого любыми, самымизверскими методами, ну, а если и сегодня не сломается, не подпишет бумаг,попросту отправить в подвал. От соседей по лубянской камере Вуйнович слышал,что упорствующих в конце концов отправляют на расстрел, а потом уж оформляютдела, как заблагорассудится.

Любое малейшее движение причиняло муку. Он поднял голову иобвел взглядом четырех следователей. Двое, майор и капитан, были знакомы попрежним допросам, они уже явно питали к нему какие-то свойские, едва ли неродственные, садистские чувства. Другие двое, лейтенанты, появились в его полезрения только сегодня. Ну, а тот, что за столом, старший, тот как бынепосредственного участия не принимает, погружен в более серьезные дела, нонет-нет да и глянет тяжелым глазом, и как только соприкасаешься с этимвзглядом, немедленно понимаешь: все кончено.

Первая часть допроса прошла обычно: повтор идиотскихвопросов о французах и басмачах, спорадические ошеломляющие удары по голове илив живот. Потом заплечники решили курнуть и вот сейчас приступали ко второй,более серьезной части «разговора». Майор щелкнул пальцами, лейтенант подвезметаллический столик на колесиках, чем-то сродни хирургическому, только явно нестерильный. На нем лежали «следственные инструменты». При взгляде на столикВадим содрогнулся. Два-три метода уже были на нем опробованы, но самое страшноебыло еще впереди. Не сдамся, не сдамся! В бою пусть убьют, ублюдки! Может,кто-то из них не выдержит, выстрелит, может, удастся завладеть пистолетом,может, к окнам пробьюсь, вырву решетку... Все это мгновенной бурей пронеслось всознании, в следующую секунду комполка вскочил, ударом ноги перевернул«хирургический» столик, поднял над головой стул и начал его вращать, испускаядикий, неосмысленный уже вой затравленного вконец зверя.

Стаpший майоp ГБ Стройло, перекосившись, смотрел на этусцену. На всякий случай расстегнул кобуру револьвера. Ну и зверь попался, ну иживотное! Где-то я уже видел этого – он глянул в бумаги – Вуйновича. Ё-мое, ане на даче ли Градова в двадцатых годах? Из Никиткиных корешов, кажись, ну,тогда понятно: из них из всех белогвардейщина и тогда перла.

Кто-то из лейтенантов прыгнул сзади на плечи взбесившегосякомполка. Перед падением на пол тот все-таки успел заехать стулом по башкемайора. В конце концов четверо чекистов обратали этого полуживого бунтовщика.Ярости их не было конца. Они работали всеми конечностями, да еще и башки своипускали в ход.

– Полегче, товарищи! – предупредил Стройло. Он понимали сочувствовал своим коллегам. Поневоле озвереешь на этом участке работы. Чтоделать, временами в наших людях от соприкосновения с этой человеческой пакостьюпросыпаются какие-то парадоксальные эмоции. С ним самим недавно произошелмалоприятный, если смотреть со стороны, эпизод. Вот так же при нем другаябригада допрашивала так называемую «старую большевичку», а на самом делееврейскую гадину, продавшуюся давным-давно итальянским фашистам. Все шло своимчередом, пока вдруг дряхлая мразь не взбеленилась. Выступать начала: «Меняжандармы допрашивали, но никогда... жандармы никогда на женщину руки неподнимали! Белые никогда так, как вы!.. Никто никогда!..» Вдруг ее как быосенило: «Только гестапо так, как вы! Гестаповцы! Гестаповцы!!» Тут вдругчто-то случилось со стаpшим майоpом ГБ Стройло, не смог удержать голову вхолоде по заветам Феликса Эдмундовича, горячее сердце слишком взыграло, ичистые руки малость запачкал. Рванулся, растолкал окружавших преступницутоварищей, швырнул старуху на кушетку, дернул юбку, зад заголил подлюге,вытащил свой добротный тяжелый ремень со звездой на пряжке и пошел гулять подряхлым свалявшимся ягодицам. «Вот тебе, сука, твои встречи с ВладимиромИльичем, вот тебе, старая ведьма, Маркс и Энгельс и Готская программа!» – и такгулял, пока подлюга уже вопить не перестала и сам вдруг конвульсиями не пошел,такими мощнейшими конвульсиями с фонтанными исторжениями, как когда-то внезапамятные годы молодости иной раз получалось с профессорской дочкой; даженеловко потом было перед товарищами. Вдобавок ко всему невыносимый запахраспространился по кабинету, и от старухи и от стаpшего майоpа самого. Нет, такдело не пойдет, друзья, нужно научиться выдержке, хотя и понять, конечно, насвсех можно: работаем с подонками рода человеческого, эксцессы неизбежны.

Чекисты защелкнули наручники на запястьях Вуйновича, связалиему ноги. Запрокинувшись, комполка лежал на паркетном полу, над ним,перевернутая, парила картина Левитана «Над вечным покоем». Он вдруг острейшим ипроникновеннейшим образом понял то, что пытался передать своими красками и чегоне добился художник, то, что никакими красками, никакими словами, даже никакоймузыкой не выразишь. Потрясенный этим пониманием, он забыл о своих муках и очекистах, все забыл, чем жил, даже Веронику, о которой не забывал и тогда,когда о ней не помнил, единственное, чего он страстно пожелал, – сохранитьмгновенное озарение, но оно после этого тут же ушло. Чекисты расстегивали емуштаны, вытаскивали хозяйство, приспосабливали зажим к применению еще одногометода «активного следствия». Работали только трое. Четвертый, молодойлейтенант, блевал в углу, в раковину. Стройло сложил все свои папки в стол изакрыл на ключ. На поверхности осталось только дело Вуйновича, раскрытое на машинописнойстранице с отдельной строчкой внизу: «Заключение следствия признаю правильным».Здесь требовалась сущая чепуха, подпись подследственного, и из-за этой чепухивесь этот цирк и разыгрывался, с ревом, борьбой, с резким запахомнедопереваренной лейтенантом пищи.

Уходя, Стройло сказал офицерам:

– Продолжайте, товарищи, не останавливайтесь, пока гад неподпишет.

* * *

Майор только глянул на него в ответ очень нехорошимвзглядом.