Камера притихла, впервые слыша то, чем на каждом допросенаслаждались следователи, необузданные детские рыдания железного комкора.Колбасьев сжал его руку. Никита ответил на рукопожатие, пробормотал: «Спасибо,Сергей Адамович». Он справился наконец с рыданием и даже чуть-чуть приподнялся,чуть привалился плечами к стене. «Хотите, я спою вам что-нибудь из СиднеяБеше?» – спросил флаг-связист. Он начал шепотом петь нечто пряное, синкопированное,с короткими взлетами барабанной дроби, которые он осуществлял ладонями поколенам; что-то на удивленье знакомое.

– Что это за мелодия, Сергей Адамович?

– «The Yellow Bonnet», – ответил Колбасьев и продолжилпение.

Да, это же та самая песенка, что весь вечер вырывалась изграммофона, тринадцать, кажется, лет назад, да-да, в двадцать пятом, ну,конечно, в день рождения мамы, в Серебряном Бору, в тот вечер, когда Вадим увезотца в Солдатёнковскую больницу, в ночь смерти наркома Фрунзе. «Momma, buy me ayellow bonnet», – шепотом пел Колбасьев и потом выщелкивал брейки ладонямии языком. С этими мелодиями славный моряк так и пропадет навсегда и бесследно вкаторжной слизи России, в испепеляющей стыни.

* * *

Совсем недавно Семен Савельевич Стройло получил серьезноеповышение по службе и в звании, он стал старшим следователем и стаpшим майоpомГБ и перебрался во внушительный кабинет в святая святых, в самой Лубянке, чьеимя наводит ужас на врагов революции во всем мире и на всех гадов внутри.

В таком кабинете бы – высокий лепной потолок с великолепнойдворянской люстрой, два больших окна, открывающих вид на широкий размах Москвыот площади с новой станцией метро до башен Кремля, выглядывающих из-за теснениякрыш Китай-города; в этих стенах бы – не оставляющие возражений бордовые обои,не ждущие никаких возражений портреты Ленина, Дзержинского, великогоИ.В.Сталина, картина Левитана «Над вечным покоем», эта грандиозная аллегориявеличия народного духа; за этим столом бы – тяжелый, крытый зеленым сукном, с меднымиуглами, переживший все бури, – вот тут бы, при всем этом антураже,посетителей принимать, выслушивать просьбы, входить в обстоятельства. Увы, вусловиях жестокого усиления классовой борьбы по мере продвижения к социализмуприходится заниматься черновой работой, в частности, проверкой эффективностиновых методов следствия.

Стаpшему майоpу ГБ Стройло подходило уже к сороковке, онстал статным, уверенным в себе командиром чекистов, вся эта комсомольская буза,известная нам по первым главам романа, а уж тем более папашины всякиепришепетывания и подхихикивания, все это давно уже испарилось. В настоящиймомент мы застаем его у окна вместе с тремя младшими офицерами. Наслаждаясьнебольшим перерывом в работе, они курили, обменивались еврейскими анекдотами, хохотали.«К Абраму прибегают: Абрам, Абрам, твоя жена изменяет тебе с нашим бухгалтером.С каким бухгалтером, бешено кричит Абрам, хватает что-то тяжелое. Ну, с такимвысоким, черным, очкастым. Абрам с облегчением отмахивается: а-а, это не нашбухгалтер...»

Тем временем в середине кабинета на стуле сидел обвисшийвраг народа, лохмотья военной формы свисали с его плеч и груди. С ним ещезанимался молодой лейтенант. Взяв за подбородок, он отшвырнул голову зека назади вверх так, что в разбитой и распухшей физиономии стало возможным опознатькомполка Вуйновича. Лейтенант склонился прямо к его уху, прошептал состраданием в голосе:

– Брось свое дурацкое упрямство, Вуйнович! Признайся иотдохнешь. Неужели ты не понимаешь, что тебя тут обдерут, как кошку?

– Пошел на хуй, гаденыш, – с трудом ворочая языком игубами, проговорил Вуйнович.

Мгновенно вспыхнувшая ярость задула все признаки сочувствия.Ребром ладони лейтенант ударил узника по шее. Стройло обернулся на звук удара,посмотрел на часы.

– Перекур окончен, ребята. Пора за работу.

Он уселся в соответствующее всему убранству кабинета кресло– в таком бы кресле с девочкой на коленях – и углубился в бумаги. Параллельно снаблюдением за тем, как проводится дознание, приходилось знакомиться смножеством уже закрытых дел – все ли инструкции соблюдены, в наличии ли всенеобходимые подписи: социалистическая законность должна быть на высоте.Остальные офицеры (это слово, прежде считавшееся позорной принадлежностью«беляков», теперь все чаще употреблялось) медленно приблизились к Вуйновичу.Четверо здоровенных мужланов окружили едва живого врага народа. Почему такмного на одного? А потому, что в деле Вуйновича, присланном за ним еще изТуркестанского округа, была пометка: «Склонен к бунту».

Майор поводил горящей папиросой возле глаз подследственного,лениво протянул:

– Ну, давай продолжим, Вуйнович. Ладно, ладно, не будь такимбукой, давай поговорим. Расскажи нам о твоих встречах с французским военныматташе. Кто тебя вывел на него, где это было, давно ли тебя завербовали?.. Ну,что, все забыл, да? Память опять подводит? Вот беда, придется нам малостьвзбодрить твою память...

* * *

Вадима взяли прямо в расположении его части вскоре послевозвращения с Дальнего Востока, так что он уже не мог видеть в газетахсообщение о разоблачении и аресте группы врагов, пробравшихся в командованиеОсобой Краснознаменной Дальневосточной армии, – маршала Блюхера, комкораГрадова и других. Остатки наивности толкали к мысли, что, может быть, все-такиза дело взяли: ведь в течение последних месяцев несколько раз встречался состарыми однополчанами, почти впрямую вел с ними разговоры о возможномвыступлении армии против НКВД. Как исключить возможность доноса: храбрейшие впрошлом вояки теперь боятся тележного скрипа. Грешил и на Никиту: уж очень тяжелымбыло в то утро молчание комкора в ответ на его недвусмысленный призыв. Кромевсего прочего, у Никиты есть основания не любить бывшего друга, оскорбившегоего отца, вздыхавшего по его жене. Конечно, Никита – человек исключительнойчестности и гордости, и в прежние времена такая гнусная идея не могла бы прийтив голову, но нынче не прежние времена, нынче люди живут по принципу «пусть тебясегодня, а меня завтра». Какой уж тут бунт, если жалкая чекистская халява средибела дня приезжает в расположение воинской части и на глазах всего штаба иохраны забирает любимого командира?

На следствии сразу выяснилось, что НКВД ничего не знает оего недавних передвижениях и зондировании настроений в войсках. У них былсобственный, бездарно сочиненный сценарий его преступной деятельности. Какие-тонемыслимые встречи с иностранными военными атташе, переговоры с агентамибасмачей из-за афганского кордона, в целом – планы отрыва Туркестана отбратской семьи народов, создание на его территории белогвардейского эмирата. Сопротивлениеэтому бреду казалось Вадиму бессмысленным, неуклюжим, унизительным делом, но несопротивляться он не мог. Слава Богу, что не за дело, что тупым чекистам неприходит в голову провести настоящее расследование, но все-таки если бы хоть задело принимать мучения!