Она уложила на лоскут пару дюжин семян, помедлила, пожалаплечами и добавила еще две дюжины. Хватит ли такого количества? Откуда ейзнать, если она вообще не понимает, для чего они ей? Ну да ладно, надодвигаться. Она снова услышала младенческий лепет — но сейчас он походил наслабые затихающие всхлипывания, которые издают дети, засыпая.

Рози сложила квадрат ткани вдвое, затем подогнула углы,сделав конвертик, напомнивший ей пакетики с семенами, которые ее отец регулярнополучал от компании «Берли» в конце каждой зимы в те дни, когда она прилежнопосещала воскресную детскую методистскую школу в Обрейвилле. Она уже настолькоосвоилась со своей наготой, что испытала скорее раздражение, чем стыд: ейтребовался карман, чтобы положить сверток с семенами. «Эх, если бы желания былисвиньями, магазинные полки ломились бы от бе…»

Практично-благоразумная часть ее сознания сообразила, чтонамерена сделать Рози со своими перепачканными в мареновый сок пальцами, задолю секунды до того, как они оказались у нее во рту. Она испуганно одернуларуку; сердце ее бешено колотилось в груди, голова кружилась от одуряющегосладостно-терпкого аромата. «Не вздумай попробовать вкус плодов, — сказала ей„Уэнди“. — Не подноси даже ко рту пальца той руки, которая прикоснется ксеменам!» Здесь полно всяческих ловушек.

Рози поднялась на ноги, глядя на перепачканные и онемевшиепальцы так, словно видела их впервые. Она попятилась от дерева, возвышающегосяв кругу осыпавшихся фруктов и семян.

«Это не древо познания Добра и Зла, — подумала Рози. — И недрево жизни. Я думаю, это древо смерти».

Дунул легкий порыв ветра, шевеля сочно-зеленыеотполированные длинные узкие листья помгранатового дерева, и они, казалось,зашептали хором, тысячей слабых голосов, с едким сарказмом повторяя ее имя:

— Рози-Рози-Рози-Рози!

Она снова опустилась на колени, выискивая взглядом хотя быодин пучок сухой травы, но, разумеется, ничего живого вокруг не было. Онаположила на землю ночную рубашку с завернутым в нее камнем, вырвала клоквлажной после дождя мертвой травы и принялась что было сил оттирать пальцы руки,прикасавшейся к семенам. Мареновые пятна побледнели, но не исчезли полностью,оставаясь такими же яркими под ногтями. Они походили на родимые пятна, откоторых невозможно избавиться. Тем временем крики ребенка раздавались все реже.

— Ну хорошо, — пробормотала Рози, поднимаясь. — Главное,помнить, что не нужно совать пальцы в рот. Если не забудешь, с тобой ничего неслучится.

Она подошла к ступенькам, уходившим в глубину белогокаменного входа, и задержалась на несколько секунд у основания лестницы, испытываянепреодолимый страх перед мраком внизу и пытаясь собраться с силами, чтобыотважиться на первый шаг. Алебастровый камень с высеченным на нем словом«ЛАБИРИНТ» теперь совсем не казался ей указывающим на вход в метро; скорее оннапоминал надгробие над открытой узкой могилой.

Однако ребенок находился там, внизу, и хныкал, как этоделают дети, когда никто не приходит, чтобы успокоить, убаюкать их, как хнычутдети, которые в конце концов понимают, что им придется справляться с проблемойсамостоятельно. Именно этот одинокий плач заставил ее сделать первый шаг. Втаком жутком месте дети не должны успокаивать себя сами.

Спускаясь, Рози считала ступеньки. На седьмой она прошла поднависавшим над входом в подземелье камнем с надписью. На четырнадцатой оглянуласьчерез плечо на оставленный позади прямоугольник белого света, а когда сноваповернулась, он еще несколько секунд стоял перед ее глазами, словно яркоепривидение. Она спускалась все ниже и ниже, шлепая босыми ногами по холоднымкаменным ступеням, понимая, что никакие доводы не смогут рассеять охвативший еестрах, помочь ей примириться с ним. Остается только терпеть его, и если онасправится, то одно это станет огромным достижением.

Пятьдесят ступеней. Семьдесят пять. Сто. Она остановилась насто двадцать пятой, ибо поняла: она снова видит.

«Чушь, — подумала она. — Трюки воображения, Рози, не более».

Но она ошибалась. Рози медленно поднесла руку к лицу. И отруки, и от зажатого в ней маленького узелка с семенами исходило тусклоеколдовское свечение. Она подняла другую руку, ту, в которой держала остаткиночной рубашки с завернутым в них камнем. Да, она ее видит. Рози повернулаголову сначала влево, потом вправо. Стены лестничного коридора светилисьмрачным зеленоватым светом. На них возникали, медленно извиваясь, черные тени,как будто стены — это стеклянные стенки аквариума, за которыми всплывали в плавномтанце уродливые мертвые тела.

«Рози, прекрати! Перестань думать так!»

Но она была не в силах совладать с собой. Во сне или наяву,паника и желание обратиться в бегство подступили совсем близко.

«Тогда не смотри!»

Хорошее предложение. Замечательное предложение. Розиопустила взгляд к рентгеновским отпечаткам своих ног и возобновила спуск,шепотом продолжая считать ступени. Зеленое свечение становилось все ярче, и,когда она достигла двести двадцатой, последней, ступени, ей показалось, что онавышла на широкую сцену, освещенную включенными на пониженную мощность зеленымипрожекторами. Она подняла голову, заранее стиснув зубы, чтобы не закричать привиде того, что может увидеть. Движение влажного, но достаточно свежего воздухав подземелье принесло с собой запах, который ей совершенно не понравился… Этобыл запах зоопарка, будто здесь, внизу содержалось какое-то животное.Собственно, почему какое-то? Разумеется, она попала в клетку, где обитает быкЭринис.

Впереди она обнаружила три не доходящие до по толка каменныестены, повернутые к ней торцом и удаляющиеся в полумрак. Каждая стенаподнималась над полом примерно на двенадцать футов — слишком высоко, чтобызаглянуть через нее. Они излучали тот же самый зеленоватый свет, и Розитревожно оглядела четыре образованные стенами прохода. Какой из них. Где-товпереди по-прежнему всхлипывал ребенок… однако его плач затихал. Словно до неедоносились звуки радиоприемника, обладатель которого время от времени уменьшалгромкость.

— Плачь! — закричала Рози и тут же сжалась от многократноповторенного эха собственного крика: — Ачь!.. ачь!.. ачь!..

Ничего. Четыре прохода — четыре дороги, ведущие в лабиринт,— молча разверзли перед ней свои вертикальные пасти, как узкие рты с одинаковымвыражением испуганного потрясения. Неподалеку от входа во второй коридор справаона заметила какую-то темную кучу.

«Черт возьми, ты же прекрасно знаешь, что это такое, —подумала она. — После четырнадцати лет общения с Норманом, Харли и всемиостальными его приятелями надо быть окончательной дурой, чтобы не узнать кучудерьма с первого взгляда».

Эта мысль и все связанные с ней воспоминания — о мужчинах,которые сидят в гостиной, говорят о работе, пьют пиво, говорят о работе, курятсигареты, говорят о работе, рассказывают анекдоты о ниггерах, педерастах инаркоманах, после чего еще немного говорят о работе, — вызвали у нее приступзлости. Вместо того чтобы сдержать свои чувства, Рози плюнула на продолжавшуюсяполжизни школу аутотренинга и отдалась во власть нахлынувших эмоций. Злостьприносила ей удовольствие, любое чувство, кроме страха, доставило бы ейудовольствие. Она припомнила, что в детстве обладала поистине завидным голосом,оглашая боевым кличем площадки для игр, — высоким пронзительным голосом, откоторого дрожали стекла в окнах и едва не лопались барабанные перепонки. Когдаей исполнилось десять, ее принялись стыдить и ругать за этот крик: дескать, непристало маленькой леди вести себя таким образом, кроме того, подобныеупражнения оказывают пагубное воздействие на мозг. Теперь же Рози решилапроверить, способна ли еще издавать старый боевой клич. Она набрала полныелегкие сырого воздуха подземелья, заполняя грудь до отказа, закрыла глаза ивспомнила, как они играли в крепость на площадке за школой на Эльм-стрит или втехасских рейнджеров на заросшем сорняками грязном заднем дворе за домом БиллиКэлхоуна. На мгновение ей показалось, что она чувствует успокоительный запахлюбимой фланелевой рубашки, которую носила до тех пор, пока та буквально нерасползлась на куски у нее на спине, затем оскалилась и испустила старый добрыйулюлюкающий гортанный крик, похожий на пение тирольских горцев.