Только голова принадлежала не Норману. Удаляющаяся к затылкулиния волос, мясистые щеки, роскошные усы в стиле Дэвида Кросби принадлежалимужчине, который стоял, прислонившись к косяку двери таверны под названием«Маленький глоток» в тот День, когда Рози заблудилась, разыскивая «Дочерей иСестер».

«И я опять заблудилась, — подумала она испуганно. — Господи,куда же я попала?»

Она прошла мимо упавшей каменной головы с ее пустыми,лишенными зрачков каменными глазами, из которых по каменным щекам текли каплидождя, отчего казалось, что голова плачет; к каменному лбу прилип узкий листостроконечной травы, похожий на зеленый шрам. Она приближалась к странноизуродованному храму, и ей чудилось, что голова угрожающе шепчет ей вслед: «Эй,малышка, не хочешь поглядеть на него славные титьки, что скажешь, не хочешьпроверить, как он работает, мы могли бы поразвлечься, мы сделали бы этопо-собачьи, что скажешь?»

Рози поднималась по предательски скользким ступенькам,поросшим мхом и вьющейся травой, и ей казалось, что голова поворачивается насвоей каменной шее, выдавливая грязные струйки воды из разбухшей земли, пожираякаменными глазами ее обнаженные ягодицы; она всходила по ступенькам,приближаясь к царившему под сводом храма мраку. «Не думай об этом, не думай обэтом, не думай». Она подавила в себе желание перейти на бег — чтобы поскореескрыться и от ливня, и от воображаемого взгляда — и продолжила путь, обходяместа, где каменные ступеньки потрескались, образуя щели с рваными зазубреннымикраями, о которые запросто можно повредить ногу. Ей пришло в голову, что это нехудший вариант; кто знает, какое ядовитое зверье затаилось в этих щелях,готовое броситься на тебя и укусить?

Вода стекала по ее лопаткам, струилась вдоль позвоночника,она замерзла еще сильнее, если только это возможно, и все же поднялась напоследнюю, верхнюю ступеньку и посмотрела вверх на барельеф над широким темнымвходом в храм. На картине она не могла его разглядеть: он прятался в тенинависающего над входом козырька крыши.

Барельеф изображал подростка лет пятнадцати с напряженным детскимлицом; парень прислонился к чему-то, похожему на телефонную будку. Челканиспадала на упрямый лоб, воротник куртки был поднят. К его нижней губеприклеилась сигарета, а нарочито непринужденная поза демонстрировала, что передвами мистер Плевать-Я-Хотел-На-Всех образца конца семидесятых годов. Что ещеговорила его поза? «Эй, крошка, — говорила она. — Эй, малышка, эй, красавица!Не торопись, задержись на минутку! Не хочешь поразвлечься? Может, приляжем? Нехочешь покувыркаться со мной? По-собачьи, что скажешь?»

Это был Норман.

— Нет, — прошептала она, и короткое слово больше походило настон. — О нет.

О да. Конечно же, это Норман — Норман из того времени, когдаего побои и издевательства лишь призраком маячили впереди. Норман,прислонившийся к телефонной будке на углу Стейт-стрит и сорок девятого шоссе вцентре Обрейвилля (в центре Обрейвилля, ну не смешно ли?), наблюдающий запроезжающими мимо машинами под звуки песни «Би Джиз» — «Ты должна танцевать» —доносящиеся из распахнутых настежь дверей паба «Финнеган», в котором на полнуюгромкость включен магнитофон.

Ветер на миг поутих, и Рози снова услышала детский плач. Ейне показалось, что ребенок плачет от боли; скорее, так может хныкать голодныймладенец. Слабые всхлипывания отвлекли ее от мерзкого барельефа и заставилиснова тронуться с места, но перед тем, как ступить босыми ногами в храм, онаснова подняла голову… и замерла, потрясенная. Норман-подросток исчез, будто еготам никогда и не было. Теперь над входом в храм прямо у нее над головой красоваласьлишь императивная надпись: «ПОЦЕЛУЙ МОЙ ЗАРАЖЕННЫЙ СПИДОМ ЧЛЕН».

«Во снах все всегда меняется, — подумала она. — Сны — каквода в реке».

Она оглянулась и увидела «Уэнди», которая по-прежнему стоялау колонны; запутавшаяся в паутине своего промокшего длинного одеяния, онапредставляла жалкое зрелище. Рози подняла руку (свободную, не ту, которойприжимала к животу мокрый комок ночной рубашки) и нерешительно помахала ей.«Уэнди» сделала ответный жест, затем опустила руку и замерла, явно не замечаяхлещущего по ней плетью ливня.

Рози миновала широкий мрачный вход в храм и оказаласьвнутри. Она остановилась, напряженная, готовая в любой момент броситьсяобратно, если увидит… почувствует… она сама не понимала, что именно. «Уэнди»сказала, что ей не стоит опасаться привидений, но Рози подумала, что женщине вкрасном легко сохранять хладнокровие; в конце концов, она осталась там, уколонны.

Она догадалась, что внутри теплее, чем снаружи, однако телоее не ощутило тепла — лишь глубокую морозящую прохладу влажного камня, сыростьсклепов и мавзолеев, и на секунду ее уверенность поколебалась; ей показалось,что она не сможет заставить себя двинуться дальше по открывшемуся перед нейтенистому проходу между рядами скамеек, заваленному слоем давным-давно засохшихосенних листьев. Ей было слишком холодно… и не только потому, что она замерзла.Рози стояла, дрожа и хватая ртом воздух в коротких, похожих на всхлипываниявдохах, изо всех сил прижав к груди окоченевшие руки, и пар тонкими струйкамиподнимался от ее тела. Кончиком пальца она дотронулась до соска левой груди исовсем не удивилась, обнаружив, что он затвердел, словно каменный.

Лишь мысль о том, что необходимо вернуться назад, к стоящейна вершине холма женщине, заставила ее сделать очередной шаг — она непредставляла, как сможет предстать перед Мареновой Розой с пустыми руками. Розиступила в проход между скамейками, шагая медленно и осторожно, прислушиваясь кдалекому плачу ребенка. Казалось, детский голос доносится с расстояния в целыемили, достигая ее слуха благодаря невидимой волшебной линии сообщения. «Идивниз и принеси мне моего ребенка».

Кэролайн.

Имя, которое она собиралась дать своей дочери, имя, котороеНорман выбил из нее, — это имя легко и естественно всплыло в сознании Рози.Груди снова начали слабо покалывать. Она прикоснулась к ним и поморщилась. Кожареагировала резкой болью на малейшее раздражение.

Глаза ее привыкли к темноте, и она вдруг подумала, что ХрамБыка почему-то очень похож на странноватую христианскую церковь — более того,он напоминает Первую методистскую церковь в Обрейвилле, которую она посещаладважды в неделю до тех пор, пока не вышла замуж за Нормана. Там же, в Первойметодистской церкви, прошла церемония их бракосочетания, из нее же вынесли теламатери, отца и брата, погибших в результате несчастного случая на дороге. Пообеим сторонам от прохода вытянулись ряды старых деревянных скамеек. Задниебыли перевернуты и наполовину засыпаны мертвыми листьями, издававшими пряныйзапах корицы. Те, что стояли ближе к алтарю, все еще сохраняли стройностьрядов. На них через равные промежутки лежали толстые черные книги, которыезапросто могли оказаться «Методистским собранием гимнов и песнопений», скоторыми выросла Рози.