– А как еще говорить? Пытаться что-то с тобой сделать – невозможно! Теперь это, – отец тыкает в меня пальцем, сам смотрит на Тома, – твоя ответственность!

– Я сама несу за себя ответственность, – тихо говорю.

– Хорошо, что ты это понимаешь, только толку от этого никакого, – ругается папа.

Мы погружаемся в тишину. Я поднимаю глаза на Тома, он тоже кидает на меня напряженный взгляд.

– Так, ладно, – вздыхает отец, – мы уже обсуждали это с Томом, теперь скажу тебе. Вы оба взрослые люди, я прав, Белинда?

– Да, – напряженно отвечаю.

– И можете делать что хотите. Я не буду запрещать вам то, что нужно было предотвращать.

Я удивленно смотрю на отца. Не верю в то, что он говорит.

– Нет в этом никакого смысла, – отец прикрывает глаза рукой, – но если хочешь знать, что я об этом думаю, – смотрит на меня, – то я думаю, что это полная херня, и мне это не нравится.

Я немного выпрямляюсь, почувствовав облегчение. Смотрю на Тома, на отца, пытаюсь уложить в голове то, что он не против наших отношений.

– И я никогда не пойму, зачем тебе это надо, – обращается он к Тому, – но ладно, я давно уже не понимаю, что у тебя в голове.

Мне становится обидно. Он просто любит меня, вот и все, а любовь никогда не поддается объяснению.

– В общем, мне плевать, что у вас там происходит, но, – папа делает паузу, смотрит на меня, прищурившись, – но ни одна живая душа не должна об этом знать, понятно? Если хоть кто-то узнает, если хоть что-то просочится в интернет, тогда будем решать все по-другому.

Я хмурюсь, возмущаясь:

– И в чем смысл? Какая разница? Все равно рано или поздно все узнают!

– Будем надеяться, что рано или поздно у вас все закончится. Лучше раньше, конечно.

Я задыхаюсь от его слов. Становится так горько и обидно, что я не могу ничего сказать. Такого поворота я совсем не ожидала.

В разговор вмешивается Том, пытаясь успокоить меня:

– Слушай, так надо. По крайней мере пока. Потом мы решим это, но сейчас и правда нужно быть аккуратными.

Закусив губу, я говорю ему взглядом: «От тебя я такого не ожидала».

Отец, поняв это, раздраженно говорит:

– Ты действительно не понимаешь, что будет, если эта тема поднимется? Если общественность узнает, что он спит с малолеткой?

– Я не малолетка!

– Малолетка! Тебе восемнадцать, ему тридцать три. Это ненормально, и люди больше не закрывают на такое глаза. Все, что мы делали пятнадцать лет, пойдет крахом из-за твоей дурацкой прихоти? Нет, Белинда, либо ты играешь по таким правилам, либо вообще не играешь.

Я утыкаюсь взглядом в колени. Да, я понимаю, о чем он говорит. Культура отмены и все такое. Мне хочется закричать, какого черта мы вообще должны думать о том, что скажут люди, но… но в этом смысл их работы. Быть хорошими для тех, кому можно себя продать. Я ненавижу это дерьмо и не понимаю, как можно выбрать такую жизнь, но что я могу, кроме как смириться и принять это?

– Ладно, – говорю отцу, – хорошо. Я все понимаю, понимаю, что это ваша работа. Если так надо, мы будем делать так. Будем осторожными.

Отец расслабляется. Еще какое-то время читает нотации, о чем-то говорит с Томом, а потом уходит, сославшись на занятость. Я чувствую себя ужасно, отец опять ограничил часть моей жизни, и на этот раз я не могу просто взять и убежать. И Том, бессильный перед обстоятельствами, стал для меня открытием.

– Не расстраивайся так сильно, – говорит Том и садится на диван рядом со мной.

– Меня просто бесит, что мы не можем делать то, что хотим.

– Мы и так нигде не светимся, по сути ведь ничего не изменится, – обнимает он меня за плечо и смотрит в глаза.

– Все равно мне не нравится, что мы себе не принадлежим.

Том гладит меня по руке и поджимает губы.

– Знаешь, я подумал, мы можем куда-нибудь съездить. Было бы неплохо отвлечься от всего, что происходит.

Я чувствую, как страх отказа от наркотиков захлестывает меня. Нет, нет, нет… мне это не нужно. Мне это не нужно, мне нужна трезвая жизнь.

– Какой твой любимый город? – спрашивает Том.

– Ты будешь издеваться, – усмехаюсь я.

– Я не буду так делать.

– Ладно, не будешь. Нью-Йорк. Мне больше всего нравится Нью-Йорк.

– Хорошо, – кивает Том, – тогда полетим в Нью-Йорк.

Я крепко держу Тома за плечи, а он шумно выдыхает мне в ухо. Мы в Нью-Йорке, сидим обнаженные на кровати в номере отеля. Мои ноги обхватывают его талию, а его руки – мою спину. Тело плывет и тает, после секса в мышцах растекается слабость. Том пытается перевести дыхание, прижимается сильнее и касается моего лба своим. Я слегка улыбаюсь, поднимая глаза. Внутри меня что-то переворачивается и раз за разом делает это заново, когда он обнимает меня. Близость с ним – настоящее волшебство в этом грязном, поганом мире. Том выдыхает и говорит:

– Я люблю тебя.

Закусив губу, я чувствую, как на лице появляется непроизвольная улыбка. Слышать такое невероятно. Где-то глубоко внутри я не верю в то, что происходит, не верю, что можно искренне любить меня после всех тех ужасных вещей, что я сделала. Невозможно. Такая как я недостойна любви.

Том немного отстраняется, заглядывая мне в лицо. Я прячусь, утыкаясь ему в плечо носом, кончиком чувствуя пульс во впадине ключицы.

– А как ты чувствуешь любовь? – сдавленно спрашиваю.

– В смысле?

– Ну, в прямом. Вот у меня в сердце такое чувство… будто мне больно от того, как сильно приятно. У тебя так же?

– Ты описываешь эрекцию, – коротко отвечает.

– Эрекцию? – поднимаю на Тома глаза.

– Да, я такое чувствую у себя в штанах, – усмехается он, бегая по моему лицу глазами.

– Что, получается, у моего сердца эрекция?

– Сердечная эрекция, – говорит он, и я хихикаю.

Том тоже смеется. Он приподнимает меня, пересаживая на кровать. Откинувшись на подушки, я наблюдаю, как Том скидывает на пол использованный презерватив. Потом раздвигает мои ноги, нависая сверху и медленно целуя.

Том спокойный и теплый, немного уставший, и его медленные томные ласки захлестывают сладкой нежностью. Я обнимаю его, и Том в ответ тоже. Он заглядывает мне в глаза и проводит рукой по щеке. Я чувствую себя в его руках такой маленькой и хрупкой. Ни в чьих объятиях я не была настолько хрупка. И Том держит меня, словно действительно боится навредить. Приблизившись к моему лицу, он шепотом говорит:

– Ты словно хрустальная, Белинда… Нет в этом мире ничего прекраснее тебя, но как же тебя легко разбить.