Боль расползается по коже вместе с царапиной, и я медленно выдыхаю сквозь дрожащие губы. Я чувствую нездоровое удовлетворение. Я продолжаю, оставляя на себе еще несколько царапин. Из некоторых пунктиром проступает кровь, и все выглядит так, будто это рисунок, а не мое тело.

Закусив губу, я режу себя все сильнее и сильнее, плачу от боли и вида крови, но остановиться не могу. Я вскрикиваю, потому что это очень больно, и подскакиваю, роняя осколок на кафель. По ногам стекают красные струйки, собираются в лужицу на полу.

Раздается стук в дверь.

– Что там у тебя там происходит? – глухо кричит Том и дергает ручку.

– Ничего, – горько всхлипываю я, понимая, что таким ответом сделала только хуже.

Он начинает ломиться в дверь, я зажимаю ногу рукой, сдерживая болезненный вопль.

– Открывай! – требует Том.

– Не открою, оставь меня!

– Открой эту сраную дверь, Белинда!

Пытаясь прогнать слезы, я зажмуриваюсь и хромаю ко входу. Берусь за ручку в надежде, что Том перестанет, но из-за крови ладонь соскальзывает.

– Том, пожалуйста… – хнычу, – я справлюсь сама, все хорошо, пожалуйста, уходи…

– Открывай сейчас же, или я эту дверь нахрен выбью!

– Не выбьешь, – хрипло говорю, теряя равновесие и скатываясь по двери на пол. – Так только в кино бывает… оставь меня в покое…

Становится тихо. Я всхлипываю, отползаю к стене и смотрю на дорожку из красных капель, что оставила за собой. Благодарю бога за то, что Том прекратил. Я не знаю, что делать, голова кружится, а в теле такая легкость, будто я полупрозрачная. В глазах темнеет, и я почти теряю сознание, как вдруг дверь щелкает и открывается.

Я вздрагиваю, оборачиваясь на звук. Том замирает и ошарашенно говорит:

– Что ты наделала?..

Моя попытка ответить оборачивается жалобным плачем.

– Боже, Белинда, – растерянно шепчет Том, падая на колени.

Я стираю слезы ладонью и только потом понимаю, что она была в крови. Том секунду смотрит на мои ляжки, на кровь, а потом быстро снимает футболку и обвязывает ногу, перетягивая самый глубокий порез.

– Больно, Том, – всхлипываю я, чувствуя, как ткань давит на рану.

– Потерпи, – говорит он, – потерпи немного, совсем чуть-чуть.

Том лезет в карман и достает телефон, делая вызов и прижимая трубку плечом. Он берет меня на руки, отчего по ногам проходят новые вспышки боли. Где-то на периферии сознания я слышу тихое: «Служба спасения, здравствуйте».

Служба спасения. Неужели все настолько серьезно, что Том вызывает службу спасения? Он что-то говорит про несчастный случай, а потом называет наш адрес. Параллельно кладет меня на кровать, а я пытаюсь сопротивляться.

– Кровь, – шепчу, – Том, кровь…

– Это неважно. – Он нависает надо мной и отбрасывает телефон в сторону.

Грудь судорожно вздрагивает от рыданий, я смотрю в его испуганные глаза. Закрыв лицо ладонью, я говорю:

– Я себя ненавижу…

И снова плачу, переместив руку на лоб.

– Я сейчас, – быстро говорит Том и отходит.

Я переворачиваюсь на бок, утыкаясь носом в простыни и глуша ими рыдания. Он так сильно испугался из-за меня… Что я за чудовище? Зачем я так себя веду, зачем так с ним поступаю?

– Эй, – Том возвращает меня обратно на спину, – я сейчас все перевяжу, постараюсь как можно аккуратнее…

– Мне так больно, – выдыхаю я, – пожалуйста, сделай что-нибудь!

– Я не могу ничего больше, милая, это все.

Я сжимаю зубы, через силу киваю и говорю:

– Ладно. Ладно, да, я понимаю.

Том возится с моими ногами, а я беззвучно плачу. Больно. Больно и невыносимо стыдно. Когда он заканчивает, мокрым ватным диском протирает мне лицо и руки. Потом касается щеки и говорит:

– Терпи, Белинда, слышишь? Врачи сейчас приедут, они тебе помогут, и все будет хорошо. Только не отключайся, ты поняла?

Я киваю. Том запускает руки мне под спину и прижимает к груди. Я бессильно опускаю ладони ему на плечи.

– Черт, прости меня… прости меня, прости, – шепчет мне на ухо, – это я виноват, я.

– Ты не виноват, – тихо отвечаю.

– Я должен был помочь тебе иначе. И не стоило тебе грубить…

– Том… – я изо всех сил пытаюсь двигать пересохшими губами, – ты тут ни при чем…

Он горько вздыхает. Гладит меня по подбородку. Касается лба губами и несколько раз говорит, что любит. А в моей душе поселяется отчетливое чувство, что я этого недостойна. Недостойна его любви.

В комнате полумрак. Единственный источник света – телевизор, на котором крутится детский мультик. Вытянув ноги и подперев щеку кулаком, я безразлично смотрю в экран. Маленькая пучеглазая рыбка на нем говорит: «Привет, я Дори, и у меня проблема с краткосрочной памятью».

Я даже не пыталась включить что-то серьезное, побоявшись наткнуться на триггер. В мультфильме вряд ли кто-то будет пить, или курить, или делать что-то еще, что окунет меня в воспоминания, запустит желание и паническую атаку.

Рыбка снова повторяет: «Привет, я Дори, и у меня проблема с краткосрочной памятью».

Я слегка подгибаю ноги и зажмуриваюсь от боли, которую вызывают даже минимальные движения. Мне наложили четыре шва. Три маленьких стежка на одной ноге и один длинный шов на другой. Из-за исколотых рук сильное обезболивающее мне не дали, так что я глотаю обычный ибупрофен и терплю.

Капельницу ставили прямо в кисть, потому что на сгибах локтей вены найти не смогли. Те несколько часов, которые я провела в больнице, были просто кошмарными. Меня хотели оставить в стационаре на три дня, расценив такие порезы как попытку суицида, но я отказалась, так что мы отправились домой.

Там меня ждал новый кошмар: залитая кровью спальня и ванная. Почему-то мне казалось, что крови было не слишком много, но на деле она забрызгала даже стены. Том просто закрыл туда дверь и сказал, что разберется позже, но в сознании эта картина осталась надолго.

Я слышу на лестнице шаги. В полной темноте Том спускается со второго этажа и подходит ко мне, присаживаясь на журнальный столик и закрывая собой телевизор. Найдя пульт рукой, я ставлю фильм на паузу.

– Как ты? – спрашивает он.

– Нормально, – киваю, не желая говорить правду и опять доставлять ему дискомфорт.

Том оглядывает мои перевязанные ляжки, где на бинтах немного проступила кровь. В темноте она выглядит совсем черной. Я говорю:

– Все нормально, почти не болит.

У Тома такое печальное лицо, что у меня щемит в груди. Он мне не верит. С такими швами не может быть не больно, и он это понимает. Но у него как будто нет ни капли сил, чтобы подыграть мне, и у меня разрывается сердце. Он такой усталый из-за меня. Я довела его.